Промозглая погода с раннего утра действовала угнетающе и на актеров, и на всю съемочную группу. А нужно было снимать «утренний режим».

– Декабрь, семь утра, – вспоминал Говорухин. – Помреж растолкала меня, я быстро оделся, поеживаясь от холода, поднялся на капитанский мостик. Оператор уже поставил свет, актеры загримированы и одеты. Смотрю – и Крючков стоит. Спиной ко мне, вполоборота. На нем морской китель, виден кусочек наклеенного уса. Я набросился на Олю, помрежа:

– Зачем же Крючкова разбудили? Его же нет в этой сцене…

Она как-то странно смотрит на меня, в глазах веселые бесенята.

Тут Крючков поворачивается ко мне. И что я вижу! Одна половина его лица, повернутая ко мне, действительно загримирована, а другая… Что только не наклеено на щеке – и большая бородавка, и рыжая бакенбарда… Актеры ржут, группа ржет – провели режиссера!

И все изменилось. Стало веселее, исчез пронизывающий холод, и дело пошло – закружились «шарики», что-то стало придумываться.

Это его, Крючкова, и таких, как он, имел в виду Борис Андреев, когда говорил: «Мир без шутки и фантазии – разве это мир?!»

Никто из знавших Николая Афанасьевича на протяжении десятков лет не припомнит случая, чтобы он в какой-то критической ситуации растерялся, потерял присутствие духа. Не было такого никогда!

Борис Виленкин, будучи фотокорреспондентом журнала «Советский экран», сопровождал в 1961 году делегацию работников кино на народный кинофестиваль в целинном крае. Среди его участников был и Николай Афанасьевич.

Программа фестиваля была необычайно напряженной. Артистам приходилось выступать по нескольку раз в день, мотаясь по необъятным целинным просторам из одного конца в другой.

– И вот там с нами произошел небольшой случай, – вспоминал журналист. – Николай Афанасьевич, Изольда Извицкая, режиссер Татьяна Лиознова и я ехали в «газике» на очередную встречу с тружениками совхоза «Романовка». Вечерело. Неожиданно поднялся буран. Фары выхватывали из темноты лишь белый занавес пурги. Мокрым снегом закидало свечи двигателя, он захлебнулся и заглох. Машина быстро превращалась в сугроб. У нас коченели ноги, упорно клонило ко сну. А ветер все гудел и гудел за окнами холодной и темной машины. Трудно сказать, чем бы все это для нас кончилось, если бы не неиссякаемый юмор Николая Афанасьевича. В кромешной тьме все время слушался его говорок, сыпались остроты. А затем он вдруг запел:

Казалось, что прошлая целая вечность, пока с фонарями не появились наши спасители, отчаявшиеся уже найти пропавшую машину. Сейчас уже смешно вспоминать, что наш «газик» застрял всего в каких-нибудь… пятнадцати метрах от клуба, где нас давно ждали.

Но этот неунывающий, добрейшей души человек мог прийти и в ярость, если видел хамство в любом его проявлении, а особенно хамство по отношению к женщине. Здесь его ничего не могло сдержать.

– Вспоминаю случай, – рассказывала Касаткина, – навсегда сохранивший в моем сердце рыцарскую душу Николая Афанасьевича. В наш век редко встречаются рыцари, а вот Николай Крючков, внешне напоминающий простого рабочего, был им.

Мне довелось быть с ним в составе киноделегации на фестивале советских фильмов в Индии в 1957 году. Нас поселили в прекрасном отеле. И вот при выходе из лифта меня довольно бесцеремонно оттолкнул телохранитель тогда еще молодого далай-ламы, приехавшего из Тибета и остановившегося в том же отеле.

Боже, в каком яростном гневе был наш любимый актер!

Он бросился на телохранителя, и только мольбы членов нашей делегации удержали его от силовых мер в отношении невежды. Он же никого не боялся, и честь женщины для него была превыше всего.

Личная жизнь Николая Крючкова не всегда была столь благополучной, как в последние годы. Но и в сложных житейских ситуациях он всегда относился к женщине так, как это подобает мужчине рыцарских убеждений.

Замечательный человек и прекрасный актер – это было в Николае Афанасьевиче неразделимо.

Однако вернемся к Крючкову-артисту в военной форме. Война приближалась к своему завершению. И наконец наступил тот день, который актеры ждали с таким нетерпением: студия «Мосфильм» возвращалась в Москву. Дорога в столицу не казалась теперь такой длинной и утомительной, как в страшном сорок первом, – не те ожидания, не те настроения.

И не успел Крючков освоиться с обстановкой, разузнать о судьбе своих друзей-товарищей, как получил приглашение на главную роль в фильме «Небесный тихоход» – первом послевоенном фильме, к тому же в жанре комедии.