Теперь Фройнштаг очень дорожила этими минутами, дорожила общением со своим «мужественным мужчиной». Ну а язвительность… Этого у нее не отнимешь, особенно когда накатывается чувство ревности. Когда оно буквально захлестывает.

– Не забывайтесь, Фройнштаг, – предупредил ее тем временем Скорцени. – Накажу не только как женщину, но и как подчиненного. Это ж надо придумать такое: единственное, что от меня осталось – это шрамы!

– …Что осталось от вас, но того, настоящего. Но ведь именно за это я и ценю ваши шрамы. Не вас, заметьте, а ваши шрамы. Кстати, я – одна из немногих женщин, которая знает, что на самом деле это шрамы не боевые, и что вы специально подставлялись в пьяной драке своим студенческим дружкам, чтобы, оставляя на вашем личике шрамы, они делали вас воинственнее.

По тому, как надолго умолк Скорцени, женщина поняла, что вторглась, буквально врубилась своими словесами в то святое из его гонора, во что вторгаться никому не позволено, даже ей. И теперь Фройнштаг оставалось лишь рассчитывать на снисхождение обер-диверсанта, зная, что в нескольких предыдущих случаях он действительно оказывался снисходительным, хотя тогда ее тоже слишком «заносило».

– Вы безжалостны, Фройнштаг, – камнедробильно взорвался он своим рокочущим басом. – Убийственно безжалостны.

– Но заметьте, что тайну появления ваших шрамов я не разглашаю, а сами шрамы чту, как обычно чтят ритуальные шрамы индейских вождей.

– Шрамы, которые вы оставляете на душах мужчин, всегда глубже и кровавее, нежели все те, которые они получают в боях и студенческих драках.

«Если у него хватило духу на столь сложную философскую руладу, значит, простил!» – коварно вычислила Фройнштаг, усмехаясь про себя. Уж она-то характер Скорцени знала.

– И потом, я не понял, что же бросает вас в объятия такого, небоевыми шрамами разувеченного, негодяя, – все еще не угомонился Отто, слишком уж Фройнштаг задела его за живое.

– Я могла бы ответить, что в объятия меня бросает ваша притягательность, ваше мужество, наконец, моя девичья влюбленность в вас. Но ведь всякое упоминание о моей влюбленности вы уже не приемлете.

– Приемлю, но с трудом.

– В таком случае наслаждайтесь моим предельно простым и единственно доступным вам, Скорцени, объяснением: в ваши объятия меня бросает, ну, скажем, жестокая, казарменная потребность плоти – только и всего.

– «Казарменная потребность плоти» – это убедительно. В таком случае остался еще один вопрос, к которому вы точно так же неосторожно подвели меня: кого вы имели в виду, говоря о моих любовницах?

– Мне ли знать имена всех их?! Княгиню Марию-Викторию Сардони, например.

– Княгиню Сардони, говорите? Неожиданная мысль. Спасибо за подсказку.

И когда Скорцени мрачно призадумался, Лилия сразу же занервничала, понимая, что сейчас он решает для себя: не отменить ли визит в Будапешт Фронштайн, чтобы чуть позже послать вместо нее княгиню Сардони?

Лилия настолько допускала возможность подобного решения, что всерьез забеспокоилась: от Скорцени можно было ожидать чего угодно.

– Нет, Сардони – не совсем то… – наконец, спасительно пробормотал Скорцени.

– Я бы выразилась точнее: Сардони «вообще не то».

– Не пытайтесь разозлить меня, Фройнштаг. Если я сказал, что «не совсем то», – имелось в виду, что Мария-Виктория слишком тесно связана с английской разведкой. К тому же, насколько мне известно, сейчас она в Италии. При иных обстоятельствах княгиня вполне способна была бы заменить вас.

– Я-то подумала: вы попросту испугались, что княгиня затмит красотку Юлишу и займет ее место в гареме Салаши. А ведь новоявленный фюрер нужен вам с незамутненными любовью мозгами, разве не так?

Этот странный диверсионно-дипломатический диалог их все еще происходил в комнате, где их никто не прослушивал. А постели, которые они время от времени освящали своим любовным потом, становились свидетелями и не таких словесных дуэлей.

Вспомнив, что она отправляется на задание, причем весьма серьезное, Фройнштаг решила чуть притупить свое жало, или, по крайней мере, уменьшить содержание в нем яда.

– Кажется, вы упомянули о связях княгини Сардони с английской разведкой, – тон ее стал серьезнее, и это несколько успокоило Скорцени. А то он действительно начал подумывать, не отложить ли ему визит «фрау Вольф, супруги доктора Вольфа», как значилась по паспорту его СС-спутница, – в Будапешт. Своей агрессивностью она могла сразу же и навсегда отпугнуть от себя Юлишу.

– Прикажете тотчас же арестовать ее?

– Для начала как можно реже упоминать ее имя. Во всяком случае, в моем присутствии.

– Если вы и впредь будете злословить, Фройнштаг, мне не останется ничего иного, как лично отправиться к баронессе Юлиане фон Шемберг. Надеюсь, эта перспектива сразу же придаст вам энтузиазма.

Фройнштаг мгновенно присмирела. Соперниц, любых, она по-прежнему опасалась куда больше, нежели вражеских пуль. Пусть даже отправленных.

– Мне бы не хотелось этого, штурмбаннфюрер, – кротко призналась она. – Говорят, эта венгерка – самая настоящая брюнетка. То есть я имею в виду не крашенная.