– Надеюсь, до этого дело не дойдет. У нас первоклассный водитель.

– Этот? – кивнула Фройнштаг в сторону худощавого парня, почему-то судорожно вцепившегося в руль, словно боялся, что его вышвырнут из машины.

– Вот именно. – Фройнштаг готова была поклясться, что имеет дело с очередным недоучкой из гитлерюгенда, однако, предвидя ее реакцию, Гольвег тотчас же поспешил заверить: – Это лучший из имеющихся в распоряжении господина Хёттля.

– Кто он, откуда взялся? – спросила она с такой небрежностью, будто водитель при их разговоре не присутствовал.

– Из местного отделения службы СД. Унтерштурмфюрер Шторренн.

– Как легко достаются сейчас в СД офицерские чины!

Шторрен никак не отреагировал на ее слова, и такое его поведение слегка удивило Фройнштаг. Тем временем за него вступился Гольвег.

– Свой офицерский чин господин Шторренн получил на фронте. На Восточном фронте, – уточнил он.

– А еще точнее: за Восточным фронтом, в тылу русских, – наконец-то прорезался голос у самого Шторренна.

Однако вышибить Фройнштаг из седла было уже не так-то просто.

– В таком случае, вот что, унтерштурмфюрер Шторренн, – процедила она сквозь зубы, явно подражая при этом Скорцени. – Если какому-то местному идиоту-полицейскому вздумается морочить вам голову, пристрелите его и спокойно езжайте дальше.

– Это приказ? – своим тоненьким, почти мальчишеским голоском поинтересовался Шторренн.

– Нет, считайте это моей нежнейшей просьбой.

Не произнеся больше ни звука, Шторренн поправил кобуру пистолета и расстегнул ее.

«На редкость сообразительный попался, – признала Фройнштаг. – Возможно, даже храбрый, хотелось бы верить. Если, конечно, он столь же решительно станет вести себя и в присутствии полицейского».

– Так вы, наверное, неплохо владеете русским? – спросила Лилия, вспомнив о его рейдах в тыл врага.

– Намного лучше, нежели многие из русских, – ответил Шторренн, не поворачивая головы. – Некоторых это даже смущало.

– Из прибалтийских германцев, следует полагать?

– Из германцев, но поволжских, которые бежали из России в конце Гражданской войны.

– Теперь все проясняется. В Германии вы окончили разведшколу, и за линию фронта вас переправляли, как разведчика.

– Это не имеет значения, – вмешался в их разговор Гольвег.

– Понимаю, секретная миссия.

– У меня была миссия инспектора-палача, – спокойно объяснил Шторренн. – За рубеж меня переправляли для того, чтобы я казнил предателей. Особенно сложно было достать одного из радистов, засланного нами русского, которого советы завербовали, заставив вести радиоигру. Мне пришлось почти две недели выслеживать его и прирезать, когда ему разрешили свидание с матерью.

– А всего он казнил двенадцать предателей, – решил Гольвег, что от обета молчания он теперь освобожден.

– Если учесть, что все казни пришлось производить за линией фронта, – не так уж и мало. Впрочем, таких казней хватило бы и по эту сторону фронта.

– По эту сторону я казнил более двухсот предателей, в том числе и бывших служащих СС, СД и гестапо.

– Это не шутка? – враз оробев, вполголоса поинтересовалась Фройнштаг, оглянувшись на сидящего позади нее Гольвега.

– Он был палачом в одной из берлинских тюрем, а затем – в специальном лагере для бывших военнослужащих вермахта, СС и прочих структур, – неохотно объяснил тот.

«Вот уж действительно, – вздохнула про себя Фройнштаг, – никогда не знаешь, с кем имеешь дело!»

Хотя корпус санатория с уютным генеральским номером в нем уже был рядом, однако входить на его территорию Хейди не торопилась. Усевшись на один из валунов, у края речного обрыва, она забросила ногу на ногу и, обхватив руками колено, долго раскачивалась, словно в кресле-качалке.

«…И все же: как умело и напористо она тебя допрашивала! – вернулся генерал к недавнему разговору с женщиной, которую все еще не мог заставить себя называть невестой. – А что ты хочешь от нее? Вдова эсэсовца! – с нескрываемой неприязнью следил Власов за раскованным поведением германки. – У них это в крови. Впрочем, на фронте, – на том, советском, фронте, – твоих солдат уже успели назвать „власовцами”, – неожиданно осадил сам себя. – И произносят в Красной Армии кличку „власовец” с тем же презрением, что и „эсэсовец”».

– Вы не правы, мой генерал генералов, – и в этот раз попыталась прочитать его мысли Хейди, но крайне неудачно. – Не надо торопиться.

– С чем? – раздраженно поинтересовался Власов.

– Я – медик, а не палач, Андре. Можете быть уверены, что если с этой женщиной, Марией Вороновой, что-либо произойдет или уже произошло, то моего участия в этом нет.

– О Марии Вороновой, о штабной поварихе и наших с ней блужданиях волховскими лесами уже все сказано, – постепенно проявлялся у генерал-полковника истинно командирский голос. – Зачем к этому возвращаться, на р-рысях?