Шрифт:
– Говори нормально, здесь не подслушивают. – Но ответил все так же, шепотом, в самое ухо: – Так надо было. Политика. Без этого не пробьешься.
– А представь себе, каково пришлось мне, грудастой русской бабе, – безо всякой горечи, уже смиренно, молвила Мария.
Это ее признание как-то сразу же поставило Андрея в равное положение с ней. Дало возможность почувствовать: все, больше обвинений и упреков не будет.
– Да уж могу себе представить…
– Нет-нет, ты не думай, по рукам, как другие, все равно не пошла, – сразу же спохватилась Мария. – Не скурвилась, до офицерского борделя не докатилась.
– И даже сама стала офицером, – поспешил увести ее от этой, крайне неприятной для них обоих, темы Власов. Поскольку сам он вдруг почувствовал: «А я вот скурвился! До самого что ни на есть борделя. И даже не офицерского. Но кому об этом расскажешь?»
– Тоже, кстати, благодаря твоей бабе-немке.
– Что-что ты сказала? – потянулся к ней через стол генерал.
– Что слышал. Баба твоя, эсэсовка, позвонила кому-то там из командиров, а затем, говорят, из штаба Гиммлера позвонили и, как видишь, из унтер-офицеров – сразу в лейтенанты. Все две недели назад.
Откинувшись на спинку кресла, Власов с минуту очумело смотрел на Воронову. Затем сорвал очки и, нервно протирая их, спросил:
– Слушай, ты ничего не путаешь, не придумываешь?
– Когда мы встретились, я тоже спросила, зачем она это сделала. Знаешь, что она, глядя на мои погоны, сказала? «Отныне пристрелю каждого, кто осмелится сказать, что у генерала Власова был роман с какой-то там поварихой. Все-таки с военнослужащей из офицеров – оно как-то пристойнее».
– Видно, я действительно недооцениваю эту свою эсэс-вдову. Оборотистая она.
– Я так поняла, что баба она по-настоящему мудрая. Другая на ее месте тут же загнала бы меня в концлагерь, а то и сразу в крематорий, а эта в лейтенанты вывела. Ты вот, командармом будучи, о чине моем не позаботился, а она… – Власов поиграл желваками и промолчал. – Все я понимаю, не слушай ты меня. Какие там чины, в этих проклятых волховских болотах?! А Хейди эта твоя… Не только мудрая, но и властная. Ты, генерал, держись за нее. Меня уже, считай, нет, а она всегда рядом. И больше тебе опереться в этой чертовой Германии не на кого.
– Вроде как благословляешь.
– Хвали Господа, что хоть есть кому благословить.
– Ты права, опереться мне, считай, больше не на кого. Все остальные так: кто от безысходности, кто из страха перед гибелью…
– Война. На ней всегда – кто как может.
– Где ты сейчас? В разведке?
– Вроде бы. Сама толком не пойму. Но обучение в разведшколе через месяц завершаю – это ясно [75] . Оказалось, что у меня ко всему этому талант: и к стрельбе, и к ориентированию на местности и по радиоделу. А главное, я прошла через фронт и достаточно обстрелянная. Ну а туда, в советскую Россию, мне, как ты понимаешь, генерал, дороги уже нет. Как и тебе.
75
Есть сведения о том, что Мария Воронова действительно прошла подготовку в разведшколе и оказалась способной выпускницей.
– Сейчас я формирую Русскую освободительную армию. Настоящую армию, из нескольких вполне боеспособных дивизий, а не то, что было раньше – отдельные роты да приданные вермахту батальоны.
– Слышала я о твоей армии, генерал, – безрадостно как-то сообщила Воронова. Командарму даже показалось, что молвила она это с явной иронией. Но поначалу он не придал этому значения.
– Немцы обещают позволить нам сформировать до десяти дивизий.
– Не думаю, что они решатся на такое. Боится Гитлер наших русских дивизий, где бы они ни находились. Что по ту, что по эту сторону – боится, и все тут.
– Это он раньше боялся, – нервно отреагировал Власов. – Раньше, понимаешь? Тогда у германца политика была иная, и виды на победу – тоже иные. Но теперь все изменилось. Теперь фюрер готов передать мне многих пленных, перебежчиков, даже часть остарбайтеров. И технику – тоже. Как только подготовку свою закончишь, к себе переведу.
– Нет. И не думай об этом!
– Что значит «нет», в стремени, да на рыс-сях?!
– Не пойду я к тебе, Власов. Как говорят, отходилось-отлюбилось.
– Если ты в этом смысле, то я не в любовницы тебя зову, если уж ты считаешь, что отходилось-отлюбилось. Кадрами у меня заниматься будешь, тогда уж о повышении в чине подумаем.
– Нет, Власов, не пытайся меня вербовать. Не пойду я во второй раз во «власовцы».
И опять генерала резануло это ее обращение – «Власов». Никогда раньше Мария к нему так не обращалась.
– Не пойму я тебя, Мария. Ведь теперь это уже будет наша, русская, армия! Куда ж тебе? Со своими, русскими, все же лучше.
– А мне и с теми, и с теми – по всякому бывает, – скабрезно ухмыльнулась Воронова, но, словно бы опомнившись, тотчас же согнала эту ухмылку. – Где свои, но те, что хуже чужих, и где чужие, с которыми еще кое-как можно ладить, – с этим мы, Власов, уже после войны разбираться будем. Да только хватит с меня новгородских да волховских болот, генерал, – еще жестче ответила Мария.