Он пришел в свой пансион.

– Моя жена дома? – спросил он горничную.

– Нет. – Девушка рассмеялась.

– Почему вы смеетесь? – удивленно спросил Гольдбах.

– А почему бы и нет? Разве смеяться запрещено?

Гольдбах посмотрел на нее невидящими глазами.

– Этого я не хотел сказать, – пробормотал он. – Смейтесь себе на здоровье.

Он прошел по узкому коридору в свою комнату и стал вслушиваться. Ни шороха. Он тщательно причесал волосы и почистил костюм; затем постучался в смежную комнату, хотя уже знал от горничной, что жены нет. Но может, она вернулась тем временем, подумал он. Может, девушка просто не заметила ее. Он снова постучался в дверь. Никто не откликнулся. Осторожно нажав на ручку, он вошел в комнату жены. У зеркала горел свет. Он уставился на него, как матрос на маяк. Сейчас придет, подумал он. Иначе не горел бы свет.

Где-то в костях, накачанных воздухом, в вихре серого пепла, метавшегося по жилам, он чувствовал: она не вернется. Он понимал это подсознательно, но мозг, пропитанный страхом, цеплялся за бессмысленные слова: она должна вернуться, – иначе не горел бы свет…

Затем он обнаружил, что комната опустела. Щетки и баночки с кремом перед зеркалом исчезли; створка шкафа стояла полуоткрытой, и в темном отверстии не пестрели розовые и пастельные краски ее платьев; шкаф зиял чернотой, опустошенный и брошенный. В комнате еще слышался слабый и такой знакомый аромат, но и он уже улетучивался, становясь воспоминанием и каким-то предощущением грядущей боли. Потом он увидел письмо и удивился, что так долго не замечал его – оно лежало на середине стола.

Долго он не решался его вскрыть. Все и без того было ясно – к чему читать? Наконец он разрезал конверт шпилькой для волос, забытой на кресле. Он стал читать, но слова не проникали сквозь корку льда, облекавшую мозг; они оставались мертвыми. Это были случайные слова из какой-нибудь газеты или книги, слова, не касавшиеся его. Даже шпилька от волос и та казалась ему более живой.

Гольдбах спокойно сидел в кресле, ожидая боли и удивляясь, что она не приходит. Он испытывал какую-то ни с чем не сравнимую притупленность всех чувств. Знакомое ощущение – так бывало в тревожные минуты перед сном, когда он принимал слишком большую дозу брома.

Он просидел долго, не шевелясь и разглядывая свои руки; они лежали на коленях, словно белые, мертвые животные; бесчувственные подводные существа с пятью вялыми щупальцами. Они не принадлежали ему. Да и он сам уже не принадлежал себе, а превратился в тело какого-то другого человека, чьи глаза обращены внутрь в недвижном созерцании собственной прострации, время от времени пронизываемой внутренней дрожью.

Наконец он встал и вернулся в свою комнату. Здесь он посмотрел на галстуки, разбросанные на столе. Взяв ножницы, машинально принялся разрезать эти пестрые лоскутки, полоску за полоской. Отрезанные куски он не бросал на пол, а педантично подбирал левой рукой и укладывал на столе кучку разноцветного тряпья. Вдруг он понял, что совершенно автоматически занимается какой-то ерундой, отложил ножницы в сторону и тут же забыл о галстуках. Пройдя на негнущихся ногах по комнате, он примостился в углу на полу. Так он сидел, то и дело потирая руки, как глубокий старик, усталый и озябший, у которого уже нет сил, чтобы как следует согреться.

Керн подбросил в воздух последние спички. Тут на его плечо опустилась чья-то рука:

– Вы что здесь делаете?

Он вздрогнул, обернулся и увидел человека в форме.

– Ничего… – заикаясь, произнес он. – Извините, пожалуйста! Просто дурака валял, больше ничего.

Полицейский посмотрел на него в упор. Это был не тот, что арестовал его у Аммерса. Керн быстро взглянул на окно. Рут, видимо, уже легла. Впрочем, она бы и так ничего не заметила – было слишком темно.

Керн попытался простодушно улыбнуться.

– Очень прошу извинить меня, – небрежно сказал он. – Просто позволил себе слегка позабавиться. Вы, конечно, понимаете, что никакой опасности в этом не было. Спалил несколько спичек, и все тут. Хотел закурить сигарету. Спички гасли, вот я и решил зажечь сразу полдюжины. Чуть пальцы не сжег.

Он рассмеялся, приветственно махнул рукой и собрался было уйти. Но полицейский удержал его.

– Минутку! Ведь вы не швейцарец, правда?

– Почему не швейцарец?

– По разговору слышно! Зачем вы отрицаете?

– Совсем не отрицаю, – ответил Керн. – Просто интересно, как это вы сразу узнали…

Полицейский крайне недоверчиво разглядывал его.

– Может, мы с вами… – пробормотал он и включил карманный фонарик. – Послушайте-ка! – воскликнул он после небольшой паузы. Теперь его голос зазвучал совсем по-иному. – Вы знаете господина Аммерса?

– В первый раз слышу, – ответил Керн, насколько мог спокойно.

– Где вы живете?

– Я только сегодня утром прибыл сюда и как раз намерен подыскать себе гостиницу. Может быть, вы любезно порекомендуете мне что-нибудь? Не слишком дорогое, разумеется.

– Сначала вы пойдете со мной. У нас есть заявление от господина Аммерса. Он указал приметы. Они точно совпадают с вашими. Вот это мы и уточним!

Керн пошел с полицейским, ругая себя последними словами за свою оплошность. Видимо, башмаки полицейского были на резиновых подошвах – он подкрался сзади совсем неслышно. Целая неделя спокойной жизни, подумал Керн. В этом все дело: я стал чувствовать себя слишком уверенно. Вот и влип…

Он тайком оглядывался по сторонам, надеясь как-нибудь улизнуть. Но путь оказался слишком коротким – через несколько минут они уже были в участке.