– Вам тепло, маленькая Рут! Все на свете зависит только от малой толики тепла.

Он подозвал проходившую мимо старую цветочницу. Она подошла, шаркая сношенными туфлями.

– Фиалки, – прокряхтела она, – свежие фиалки с Ривьеры.

– Что за город! Декабрь – и вдруг фиалки на улице! – Штайнер взял букетик и преподнес его Рут. – Фиолетовое счастье! Бесполезное цветение! Бесполезные вещи! Впрочем, именно они-то и согревают нас больше всего! – Он подмигнул Керну. – Об этом помните всю жизнь, как сказал бы Марилл.

Они сидели в столовой на Всемирной выставке. Был день получки. Керн разложил тонкие кредитки вокруг своей тарелки.

– Двести семьдесят франков! – сказал он. – Заработаны за неделю! И это уже в третий раз! Просто сказка!

С минуту Марилл, явно забавляясь, разглядывал его. Затем поднял рюмку и обратился к Штайнеру:

– Выпьем за отвращение к этим бумажкам, мой дорогой Губер. Их власть над людьми просто поразительна! Наши праотцы трепетали перед громом и молнией, перед тиграми и землетрясениями; более близкие предки – перед саблями, разбойниками, моровыми болезнями и Господом Богом; мы же трепещем перед бумажками, на которых что-то напечатано, – будь то деньги или паспорт. Неандертальца убивали дубинкой, римлянина – копьем, средневековый человек погибал от чумы, нас же можно запросто умертвить куском бумаги.

– Или, наоборот, воскресить, – дополнил его Керн, не сводя глаз с кредиток французского банка, разложенных вокруг тарелки.

Марилл покосился на него.

– Что ты скажешь об этом мальчике? – спросил он Штайнера. – Вот задается!

– Еще бы ему не задаваться! Ведь он вызревает на суровом ветру чужбины и уже понимает, что к чему.

– Помню его ребенком, – продолжал Марилл. – Нежным и беспомощным. Таким он был всего еще несколько месяцев назад.

Штайнер рассмеялся:

– Так ведь он живет в неустойчивом столетии, когда можно легко погибнуть, но вместе с тем и быстро повзрослеть.

Марилл отпил глоток слабого красного вина.

– Неустойчивое столетие! – повторил он. – Столетие великого беспокойства! Людвиг Керн, молодой вандал эпохи второго переселения народов.

– Неверно, – возразил Керн. – Я молодой полуеврей эпохи второго исхода из Египта!

– Твой воспитанник, Губер, – сказал Марилл тоном шутливого обвинения.

– Вот уж нет, Марилл! Афористичности он научился у тебя! Хотя, вообще говоря, регулярная недельная получка делает любого человека более остроумным. Да здравствует возвращение блудных сынов к твердым окладам! – Штайнер посмотрел на Керна. – Спрячь-ка, малыш, денежки в карман, а то еще улетят. Деньги не любят света.

– Я их отдам тебе, – сказал Керн. – Вот они сразу и исчезнут. Мне с тобой нескоро рассчитаться.

– Только посмей рассчитываться со мной! Я еще далеко не так богат, чтобы брать деньги обратно!

Керн серьезно посмотрел на него. Потом положил деньги в карман.

– Когда сегодня закрываются магазины? – спросил он.

– А зачем тебе?

– Так сегодня же Новый год.

– В семь, – сказал Марилл. – Небось хочешь накупить крепких напитков к ужину? Не стоит, в нашей столовой они дешевле. Особенно отличный ром «Мартиник».

– Не надо мне никаких напитков.

– Ага! Значит, ты решил в последний день года пойти проторенными тропками буржуазной сентиментальности? Будешь покупать подарки?

– В этом духе. – Керн встал. – Пойду к Соломону Леви. Может, и он сегодня настроен на сентиментальный лад, может, сегодня у него, так сказать, неустойчивые цены.

– В неустойчивый век цены только растут, – заметил Марилл. – Но все равно, Керн, вперед! Помните: привычка – ничто, импульс – все! Не торгуйтесь слишком долго: в восемь вечера в ресторане «Матушка Марго» начинается ужин ветеранов эмиграции!

Соломон Леви, проворный, похожий на хищного зверька человечек с жиденькой козлиной бородкой, обитал в темном сводчатом помещении среди часов, музыкальных инструментов, старых ковров, картин, написанных маслом, домашней утвари, гипсовых карликов и фарфоровых фигурок. В витрине были накиданы различные дешевые имитации, искусственный жемчуг, старинные украшения в серебряной оправе, карманные часы и старые монеты, – все это в хаотическом, бессмысленном смешении.

Леви сразу же узнал Керна. Его память, точно объемистый гроссбух, фиксировала все, и это способствовало не одной выгодной сделке.

– Что принесли? – с ходу спросил он, готовый к бою. Он не сомневался, что Керн снова хочет продать какую-то вещь. – Вы пришли в неудачное время!

– Почему? А вы уже продали кольцо?

– Продал кольцо, продал кольцо! – жалобно забубнил Леви. – Вы спрашиваете, продал ли я кольцо? Или я ослышался? Или я ошибся?

– Нет, вы не ошиблись.

– Молодой человек, – визгливо продолжал Леви. – Вы что же, газет не читаете? Или живете на луне и не знаете, что творится на свете? Продал! Этакий старый хлам! Попробуй-ка его продать! Очень у вас это просто получается – «продать кольцо»! Разговариваете прямо как Ротшильд! А знаете ли вы, что именно требуется для того, чтобы хоть что-нибудь продать? – Он сделал искусственную паузу и патетически заявил: – Требуется, чтобы сюда вошел посторонний человек, которому что-то нужно, затем требуется, чтобы он вынул из кармана кошелек… – Леви достал портмоне, – чтобы он таки открыл его, – он изобразил это, – и вытащил наличные, понимаете, наличные кошерные [40] деньги, – он вытянул десятифранковый билет, – а потом требуется, чтобы он их положил сюда, – билет был положен на стол и разглажен ладонью, – и самое главное! – тут Леви перешел на фальцет, – чтобы он таки навсегда расстался с ними!