Друзья подняли свои рюмки под тост «За возвращение домой», но мама категорически отказалась притрагиваться к пустой, по ее мнению, рюмке.

Раскрасневшийся Дмитрий попытался чуть-чуть долить, но после замечания мамы, что ему жаль для нее выпивки, с огромным волнением налил до краев.

Стоить отметить, что деревенские рюмки всегда отличались тем, что имели вместимость 100 граммов. Собственно говоря, в то время пили двумя способами- стаканом или «рюмкой» в полстакана.

Анна Ивановна внезапно окрепшей рукой подняла «рюмку», выпила до дна и опять обняла сына.

Поляков с уважением посмотрел на внезапно помолодевшую женщину, отметив про себя, что не один десяток носов и челюстей были поломаны только за возможность получить ее благосклонный взгляд.

Иван невольно посмотрел туда, где обычно размещают семейные фотографии и иконы. Здесь все было на месте. Скромная, но очень ухоженная иконка с лампадкой, а чуть правее на стене фото молодых.

Подойдя поближе, Иван признал, что явно поскромничал относительно десятков носов и челюстей. Тут дело «попахивало» форменной Варфоломеевской ночью, имеется ввиду, по количеству пострадавших.

Он вернулся за стол и опять налил коньяк по «рюмкам». Но тут Анна Ивановна решительно отстранилась от выпивки, мотивируя, что уже выпитого ей достаточно для того, что бы прийти в себя от волнения.

Уединившись в свою комнату на несколько минут, Анна Ивановна предстала перед друзьями совсем другой женщиной.

Ладно сидящее платье, в сочетании с подаренным платком, выгодно подчеркивало отлично сохранившуюся ладную фигуру. Вот только подаренные сапожки она попросила у сына разрешения пока не одевать, уж больно они казались ей непривычны.

Добавив к выложенным на столе продуктам хлеб, домашние соления и несколько яиц, Анна Ивановна приступила к расспросам друга сына про его жизнь.

 Разговор явно уходил в сторону от необходимой темы, и Дмитрий решительно взял инициативу в свои руки.

Поляков понял, что сыну и матери необходимо пообщаться наедине, осторожно прихватил из вещмешка вторую бутылку коньяка, пару луковиц, краюху хлеба и потихоньку вышел во двор.

Разместившись на завалинке, Иван принялся наслаждаться тихим и спокойным вечером, периодически позволяя себе глоток «живительного напитка».

В доме зажгли керосиновую лампу, и ему отчетливо было видно два силуэта. Пенкин решил не мешать и возвратиться в дом, когда они уже наговорятся.

А в это время Дмитрий все никак не мог перейти к самому главному вопросу. Он категорически не знал, как сообщить маме, что он хочет пригласить ее жить с ним в другом времени.

Он сообщил, что познакомился и намерен соединить свою жизнь с чудесной девушкой по имени Зина. Все-таки рассказал, в какой переделке так пострадал его внешний вид, правда тут же заверив маму, что есть врачи, способные почти полностью восстановить его нормальный облик.

Но не это главное, а то, что теперь ему предложили новое место жительства, куда они могут . . .

В сенях раздались тяжелые шаги, дверь грубо распахнулась, и на пороге возник здоровенный мужик в сильно потертой милицейской форме с автоматом ППШ в руках, а за ним еще две темные личности, выставившие в комнату стволы обрезов.

Наконец милиционер чуть дальше прошел в комнату и из-за его спины показались два пожилых гражданина, одного из которых его мама поприветствовала как Афанасьевича.

– Документы! – Хмуро произнес милиционер и бесцеремонно направил ствол оружия на мать и сына, сидевших на лавке лицом к входу.

Пенкин искренне пожалел, что не сидит на противоположной лавке и не имеет возможности закрыть маму собой.

Ну ты и алкаш Афанасьевич! Ты, что моего сына не признал? Все пропил старый черт- и глаза и память.

Тот, к кому обращалась мама, бочком обошел милиционера, и слепо щурясь, уставился на Дмитрия.