«Интересно, что они поняли, – думает Карен, спускаясь вслед за Люком по лестнице и более осторожно ведя Молли. Они как будто то понимали, то не понимали; то проявляли удивительную сообразительность, то отвлекались на более насущные вопросы, например: «Папа умер, потому что сделал что-то плохое?», или «После этих похорон он вернется?», или душераздирающее «Это я виноват?», и тут же «Там будет торт?» или «Когда мы поедем на блестящей машине?»

Ей приходилось повторять некоторые ответы снова и снова. Дети, кажется, поняли столько, сколько смогли, а потом резко сменили тему.

Но если задуматься: а разве она не делала то же самое? Сосредоточиваясь и отвлекаясь, погружаясь в печаль, а потом вновь выныривая из нее? То ее захватывают мелочи: не заболят ли ноги от стояния на шпильках в церкви? Хватит ли еды? Не испугается ли котенок десятков незнакомых людей, не запереть ли его наверху? А потом она безудержно рыдает, преодолевая боль такую глубокую, что едва может двигаться. А потом был случай с салатной миской, и ее испугала собственная злость.

Но может быть, это разные способы совладать с событиями? Молли и Люк – это детское эхо ее самой, их эмоции ограничены, их реакции проще, но похожи, и если им трудно воспринять, что произошло, то и ей нелегко.

Например, зачем она наряжается? Почему ей не одеться в первое, что попадет под руку, – в спортивный костюм, дырявый свитер, грязные джинсы? Почему она не может остаться лохматой, ненакрашенной? Обезумевшей и убитой горем Карен нет дела до того, как она выглядит. И все же она должна пройти через эту процедуру, держа себя в руках, ей надо навести на себя лоск и привести в порядок детей. Расклеиваться нельзя! О, да, она может поплакать, это позволяется, люди даже ждут этого, они будут сочувствовать. А кричать? Выть и швырять посуду, как она сделала вчера? Она представляет шокированные лица гостей, если они увидят, как она кричит и с руганью крушит все, что попадет под руку. Но она же так огорчена, и другие, конечно, должны чувствовать то же.

Может быть, ритуал швыряния тарелок в такой ситуации подходит больше, чем церковь. Тогда все могут выйти и бить посуду о заднюю стену сада.

10 ч. 23 мин.

– Я ухожу, – говорит Анна Стиву; ей не терпится уйти, пока она не взорвалась.

– А, да. – Он удивлен. – Я думал, похороны не начнутся до полдвенадцатого.

– Не начнутся. Мне хочется прогуляться. Но тебе надо поторопиться, а то ты не застанешь Карен.

– Конечно, конечно.

– Вообще тебе лучше позвонить ей, уточнить, когда она уходит, если ей придется где-то спрятать ключи.

Вот она снова увещевает его: не напейся он накануне, то не проспал бы сегодня и не был бы таким заторможенным и смурным.

И так плохо, что он не идет с ней на похороны – втайне ее это очень ранило, но если он подведет еще и Карен, она не сможет сдерживать свою злость, а сейчас не время выходить из себя.

– У меня нет ее номера, – осторожно говорит Стив.

– О, Господи! – Анна выхватывает из сумки мобильник. – Я сама ей позвоню. Ты совсем никчемный. – Она направляется к выходу и распахивает дверь.

– Куда ты хочешь, чтобы она положила ключи? – съежившись, спрашивает Стив.

– Понятия не имею. Под горшок или куда-нибудь еще. Подумай! – Она спохватывается: для Карен действительно важно, чтобы Стив смог выполнить свое обещание и позаботиться о еде. Анна нажимает кнопку быстрого вызова и, пока ждет ответа Карен, говорит: – Ей сейчас совсем не время думать о том, где оставить тебе ключи.

– Мне очень жаль.

– Врешь! – не выдерживает она. – Если бы было жаль, ты бы перестал все время пить!

– Я не могу бросить, – тихо говорит он.

– Наверное, нам лучше уйти поскорее, – говорит Вик.

– Так рано? – разочарованно спрашивает Лу: у нее еще больше часа, прежде чем ехать к матери.

– У меня куча дел, – вздыхает Вик. – И дело не только в том, что в квартире свалка; мне нужно принести бухла и жратвы.

– Да. – Лу ничего не может поделать, но немного обижена, что неорганизованность Вик сокращает время ее общения с Софией. Да и присутствие Вик сейчас ей очень мешает. Как они с Софией договорятся о новой встрече или обменяются номерами, когда Вик здесь сидит? Вик ее самая давняя подруга, но Лу все же стесняется ее.

И тут Вик демонстрирует истинное понимание.

– Я выйду не террасу на крыше, мне нужно сделать пару звонков, прежде чем уйти, – говорит она.

Лу хочется ее обнять. «Вот почему она моя подруга», – напоминает она себе. При всей своей взбалмошности, эгоцентризме и бестактности, Вик держит в сердце ее главные интересы, ее счастье.

«Господи Иисусе, кто еще мне звонит?» – думает Карен, хватая телефон. О, это Анна.

– Извини, – без предисловий начинает та, – я вдруг подумала: ты, наверное, уже выходишь, так что Стиву нужно, чтобы ты оставила ключи.