За отдаленным столиком все повернулись к ним, кроме Тьерри Пино. Он продолжал сидеть лицом к стене.

– Хватит, Андре, – сказал Маруа, прикасаясь пальцами к руке Кастонге.

– Нет, не хватит, – отмахнулся Кастонге. – Мы с вами работали не покладая рук, чтобы стать тем, кем стали. Изучали искусство, технику. У нас могут быть разногласия, но мы по крайней мере ведем разумную дискуссию. А этот, – его рука дернулась в сторону Фортена, – этот думает только о том, как бы срубить побольше долларов.

– А вы, сэр, – сказал Фортен, вставая, – думаете только о бутылке. И кто из нас хуже?

Фортен чуть поклонился с чопорным видом и пошел прочь. Он не знал, куда идет. Важно было просто уйти. От этих двух людей, что смотрят на него. И вероятно, смеются.

– Люди не меняются, – сказал Бовуар; он сдавливал бургер, глядя, как из него выступает сок.

Главный судья Пино и Сюзанна ушли в гостиницу Габри. Теперь наконец инспектор Бовуар мог поговорить об убийстве в спокойной обстановке.

– Ты так думаешь? – спросил Гамаш.

На его тарелке лежали креветки, жаренные в чесноке, и салат из киноа и манго. Жаровня для барбекю работала без перерыва, выдавая стейки, бургеры, креветки и лосося, – на ланч пришла голодная толпа клиентов.

– Внешне может показаться, что они изменились, – сказал Бовуар, поднося бургер ко рту, – но если ты в детстве был не подарок, то вырастешь во взрослого говнюка и умирать будешь, источая злость.

Он вонзил зубы в бургер. Прежде он приходил в восторг от такого бургера с беконом, жареным луком и тающим голубым сыром, но теперь его чуть не стошнило. Однако он заставлял себя есть, чтобы ублажить Гамаша.

Бовуар заметил, что шеф смотрит, как он ест, и почувствовал легкое раздражение, которое, впрочем, быстро прошло. По большому счету ему было все равно. После разговора с Мирной он отправился в ванную, принял парацетамол и оставался там, держась за голову руками, пока не почувствовал, как распространяется тепло по телу, а боль стихает и уходит.

Старший инспектор Гамаш подцепил вилкой кусочек жареной креветки и салата из киноа и манго и с явным удовольствием положил в рот.

Они оба подняли головы, когда Андре Кастонге повысил голос.

Бовуар даже привстал было, но шеф остановил его. Ему нужно было увидеть, как разрулится эта ситуация. Как и остальные клиенты, он проводил взглядом Фортена, который удалился на негнущихся ногах, с прямой спиной, прижав руки к бокам.

«Как маленький солдат», – подумал Гамаш, вспомнив, как его сын Даниель в детстве маршировал по парку. Шел подраться или уходил от драки. Целеустремленно.

Притворяясь.

Гамаш понял, что Дени Фортен отступает. Чтобы залечить раны.

– Похоже, вы со мной не согласны? – спросил Бовуар.

– В том, что люди не меняются? – откликнулся Гамаш, отрываясь от тарелки. – Да, не согласен. Я верю, что люди могут меняться и меняются.

– Но не в такой степени, в какой, видимо, изменилась убитая, – сказал Бовуар. – Это было бы слишком кьяроскуро.

– Слишком что? – Гамаш опустил нож с вилкой и уставился на своего заместителя.

– Это означает резкий контраст. Игра света и тени.

– Неужели? Ты сам придумал это словечко?

– Нет. Я слышал его на вернисаже Клары. И даже употребил несколько раз. Такое высокомерное сборище. Мне и нужно-то было всего несколько раз сказать «кьяроскуро», и они тут же поверили, что я – критик из «Монд».

Гамаш снова взялся за приборы.

– Значит, ты употребил слово, не зная его значения?

– А вы разве не заметили? Чем нелепее утверждение, тем скорее с ним согласятся. Вы видели их лица, когда они узнали, что я не из «Монд»?

– Экий у тебя сардонический склад ума, – сказал Гамаш и не удивился, когда Бовуар посмотрел на него с подозрением. – Значит, ты отыскал, что такое «кьяроскуро», сегодня утром. Ты этим занимаешься, когда я не вижу?

– Этим. А еще раскладываю пасьянс. И конечно, захаживаю на порносайты. Но это мы делаем только с вашего компьютера. – Бовуар ухмыльнулся и откусил гамбургер.

– Ты думаешь, что убитая была очень кьяроскуро? – спросил Гамаш.

– Вообще-то, нет. Я сказал это, чтобы покрасоваться. По-моему, все это ерунда. То она сучка, а через секунду замечательная женщина? Да бросьте. Чушь это.

– Теперь я понимаю, почему они приняли тебя за влиятельнейшего критика, – сказал Гамаш.

– Чертовски верно. Послушайте, люди не меняются. Вы думаете, что форель плавает в Белла-Белле, потому что любит Три Сосны? Или, может, на следующий год она уплывет куда-нибудь в другое место? – Бовуар мотнул головой в сторону речки.