Но никакие понукания не помогали заставить фельдмаршала Бутурлина напасть на врага. Казалось уже, что эта кампания так и закончится бесславно для русской армии в бесполезных маршах и отговорках главнокомандующего.

Но вот Бутурлин уступил Лаудону дивизию под командой нетерпеливого Чернышева. И именно его гренадеры, наскучившись по настоящему делу, решили исход боя при штурме Швейдница. Взобравшись на высокие стены крепости и ворвавшись внутрь, смяли и разгромили гарнизон.

После взятия крепости Чернышев отправил в Петербург реляцию о победе австро-русских войск при Швейднице.

— Слава богу, — крестилась Елизавета Петровна, — хошь не до конца осрамились ныне.

— Вполне может случиться и еще одна виктория, ваше величество, — сказал Воронцов.

— Где?

— Под Кольбергом. Ныне отправлен туда граф Румянцев, генерал весьма боевой.

— Да надо бы кончать с этим злосчастным Кольбергом. Сколь можно конфузиться.

— Он просит еще два-три полка.

— Так пошлите.

— Мы писали Бутурлину: усильте Румянцева. А он одно трусит: а с чем я останусь?

— Немедленно отпишите ему, пусть шлет Румянцеву все, что тот просит. Немедленно! А сам пусть хоть и с одним полком остается, все едино они возле него без пользы хлеб переводят.

Хотел того или не хотел, но Бутурлин своей нерешительностью лил воду на мельницу прусского короля.

— Ничего не понимаю, — делился Фридрих с де Каттом. — Он мечется туда-сюда, словно не он за мной, а я за ним гоняюсь.

— Может, он исполняет тайный наказ великого князя, — предположил де Катт.

— Вполне может быть. Во всяком случае, если я уцелею, то есть если он мне позволит уцелеть, то после войны придется и его наградить орденом Черного Орла. Заслуживает.

Фридрих никому не говорил вслух и даже себе не хотел признаться, что после Кунерсдорфа он стал бояться русской армии: «Они дерутся, как сто чертей!»

И если раньше он искал встречи с русскими, то теперь старался избегать их.

— Моей нынешней армией можно только грозиться, но не воевать, — мрачно шутил он, — Только чудо может спасти меня.

Втайне он надеялся на это «чудо», внимательно изучая сообщения из Петербурга о здоровье Престарелой императрицы: «Зажилась старая карга».

Чтобы хоть как-то ободрить приунывшего монарха, Финкинштейн однажды примчался с сообщением:

— Ваше величество, у нас вот-вот явится новый союзник.

— Кто?

— Дания.

— Вы что? Смеетесь? — разозлился Фридрих.

— Нет, нет, ваше величество. Датский король пригрозил России объявить войну.

— Что? Серьезно? — удивился король, готовый рассмеяться.

— Да, да, да.

— Чего ради?

— Датский король требует от великого князя Петра Федоровича отдать им Голштинию, полагая, что тому довольно наследовать Россию.

— А что великий князь?

— Он не отдает. Это, мол, моя родина. И Фридрих Пятый грозится войной.

— Ой, насмешил ты меня, Финкинштейн.

Как не мрачны были мысли короля, но при такой новости он посмеялся от души.

— Фридрих Пятый от старости из ума выжил. Да Россия пальцем шевельнет, и от него мокрого места не останется. Слава тебе, Господи, что так много родишь ты дураков. Без них мы бы пропали.

Фридрих почти лишился сна, тревожные думы одолевали его. Враги пусть медленно, с ошибками, но достигают своей цели, загоняют его в угол. Ему вот-вот объявят мат. И что тогда? Он наверняка потеряет Силезию, из-за которой начал войну и потратил на завоевание столько сил и средств. Отберут Померанию и наконец саму Пруссию, по которой он и назывался королем. Воротят в курфюршество Бранденбургское.

Нет, нет, нет, такого позора он не переживет! У него на этот случай есть яд в кармане и пистолет под рукой. Это его последняя надежда.

Румянцеву, выступившему в поход к Кольбергу, было выделено всего четыре колка и отряд казаков под командой Ивана Грекова.

— Это же мало, очень мало, — сказал Румянцев Бутурлину. — Там наверняка у пруссаков больше. И артиллерия ж мне нужна.

— Для вас в Данциг будет морем доставлено около шести полков и с полсотни орудий. И потом, в случае чего, и мы подсобим.

— Ну смотрите, Александр Борисович, я ведь от Кольберга не отступлю, как Олиц, пока не возьму на щит его.