Императрица прошлась по комнате, что-то обдумывая. Потом остановилась напротив принцессы.

— Надеюсь, ты понимаешь, Катя, что я тотчас отпустила бы тебя, если б не любила всей душой.

— Ваше величество, — вдруг заговорила дрогнувшим голосом принцесса, и глаза ее вновь заблестели от подступивших слез. — Я вас тоже так люблю, так люблю!..

Заметив ее волнение и слезы, императрица тоже растрогалась. Погладила ласково щеку принцессе.

— Ну все, милая, все. Будет об этом. А с мужем, даст Бог, помиритесь. Как у нас молвится, милые бранятся, только тешатся. Слышала такую русскую пословицу?

— Нет.

— Вот запомни, не для красного словца сказана. Все наладится у вас. И детей ваших сиротить я никому не позволю. — Говоря последние слова, она сердито посмотрела на племянника. — Никому.

Потом, сделав длинную паузу, спросила:

— Катя, зачем ты писала письма Апраксину?

— А разве нельзя этого делать?

— Понимаешь, ты мешаешься в дела, которые тебя не касаются. Я, например, при Анне Иоанновне об этом и помыслить не смела. А ты шлешь фельдмаршалу приказы.

— Мне и в голову не приходило ему приказывать, ваше величество. О чем вы?

— Ты не можешь запираться в переписке с ним, вон на туалетном столике под зеркалом лежат твои письма.

— Каюсь, ваше величество, я писала те три письма без позволения. Я не знала, что для этого надо было просить разрешения. Но раз письма мои здесь, вы можете убедиться, что я никогда не посылала ему никаких приказаний. Только в одном письме я писала, что здесь говорят о его поступке.

— Зачем же ты писала ему об этом?

— Признаюсь, я его очень любила и принимала в нем участие, ваше величество. И всего лишь попросила исполнить ваше приказание. В одном из двух я его поздравила с рождением сына, в другом — с Новым годом, и все.

— А Бестужев говорит, что писем твоих было много.

— Он лжет, ваше величество.

— Хорошо. Раз он посмел оговорить принцессу, я велю пытать его.

— В этом есть ваша воля, ваше величество, но я готова поклясться, что писала Апраксину всего три письма, которые лежат у вас на столике.

Императрица прошлась по комнате, поравнявшись с туалетным столиком, взяла пачку писем, словно пытаясь убедиться, что их там действительно всего три. Потом подошла к принцессе, сказала негромко:

— Мне хотелось бы еще поговорить с тобой, но сейчас я не хочу этого делать, чтоб вы еще более не рассорились. Ступай отдыхай, Катенька. — И, поцеловав ее в лоб, перекрестила. — Доброй ночи. — Потом обернулась к племяннику: — Ступай и ты, Петенька, на покой.

Когда принц с принцессой ушли, она, вздохнув, сказала Шувалову:

— Господи, наградил же меня Бог племянником дураком.

— Может, еще поумнеет.

— Где там, Александр Иванович. Как рожен, так и заморожен. Слава богу, хоть она умница. Теперь вот что. Завтра езжайте в Нарву и допросите как следует Апраксина, отчего все-таки он не исполнил моего приказа о наступлении? А потом в суд. Завтра же велю Андрею Ивановичу взять за караул Бестужева. Допросит с пристрастием.

— За что, ваше величество?

— Как? Вы ничего не поняли? Да он же всячески старался поссорить меня с молодым двором. Говорит, писем Катенькиных Апраксину было много, а я их вижу всего три. А я верю ей больше, чем ему. Кстати, на всякий случай спросите у Апраксина, сколько он их получил. Дальше… Когда я заболела, мой канцлер рысью помчался к наследникам, покинув меня, свою государыню. Это как называется, Александр Иванович?

Шувалов пожал плечами, поскольку сам был грешен в этом: бесперечь крутился возле принцессы.

— Это называется предательством, Александр Иванович. Уж теперь-то я этого ему не прощу. Поссорил меня с Францией, теперь с детьми хотел. Нет, нет, судить интригана.

Приехав в Нарву, Шувалов в тот же день велел призвать к нему фельдмаршала Апраксина. Дабы у того не возникло никаких сомнений о его положении подследственного, Александр Иванович свое место определил в кресле за столом, а для Апраксина велел поставить стул перед столом шагах в трех.

Когда фельдмаршал вошел в комнату, Шувалов указал ему на этот стул, стоящий на отлете:

— Прошу вас.

Апраксин прошел к стулу, со вздохом опустился на него, тихо произнес:

— Мы вроде и незнакомы, Александр Иванович.

Шувалов не счел нужным отвечать на эту реплику, ее и не было.

— Я назначен государыней, Степан Федорович, допросить вас наиподробнейше. Как это вы осмелились не исполнить приказ ее величества? Вы — победитель при Гросс…

Говоря сие, Шувалов поднял глаза от бумаг и увидел, как начало вдруг багроветь лицо подследственного, голова откинулась вбок и он, хрипя, стал съезжать со стула.