Шрифт:
– Что за намек? – вскипел собеседник, – не потеют лишь мертвяки, а мы, слава Богу, пока что в живых числимся… Пойдем к реке, охолодимся…
– Меня не пустит…
– Кто?
– Охрана… Без ее пригляда шагу не могу ступить.
– О-хо-хо… – посочувствовал Олег Рязанский, косясь на хилую рощицу из двух с половиной деревьев, где скрытно сумели засесть двое самых зашоренных наблюдателей из его личного конвоя. Посочувствовав коллеге, решил и посодействовать, обменяться, так сказать, жизненным опытом:
– Я от своих спецназовцев здорово прятаться научился, хоть час да мой. Так и играемся: они – ищут, я – прячусь. Сперва для отвода глаз надо их интерес к чему-нибудь проявить: к человеку проходящему, мухе пролетной, усыпить их бдительность. Затем, след ложный оставить. Пока следопыты разберутся что к чему – час пройдет, а за час много чего сотворить можно: в притонное место за новостями сбегать, зайца за уши поймать, зазнобушку навестить… Если желаешь, можно хоть сейчас проверить теорию практикой!
Дмитрий Иванович явно обрадовался:
– Ежели сумеешь оторваться от моих ногайцев хоть на четверть часа – с меня причитается!
Оторваться от караула удалось сразу. Пока караульщики глаза пялили, разглядывая на земле, подброшенные для них фальшивые камешки, выковыренные ножом из оплечья кафтана князя московского, оба князя успели спрыгнуть к реке с обрыва, раздеться и нырнуть в воду.
Когда, ошарашенные потерей объекта, ногайцы проморгались, им и в голову не могло придти, что двое голышей в реке болтающихся, есть князь московский с князем рязанским!
Караул отделался легким испугом за исключением того, кто видел последним голый объект одетым, [23] Дмитрий Иванович был поражен простотой эксперимента:
– Проси, что хочешь, в лепешку разобьюсь, а достану!
– Ничего дельного не приходит в голову.
– Хочешь заиметь зеркало Афлотуна, Платона по-гречески, изобретателя этого зеркала, где увидишь отражение своего двойника?
– Зачем?
– Чтобы знать, как ты выглядишь в действительности.
23
“В поездках Сталина часто сопровождал охранник Туков. Он сидел на переднем сидении рядом с шофером и имел обыкновение в пути засыпать. Кто-то из членов Политбюро, ехавший со Сталиным на заднем сидении, заметил:
– Товарищ Сталин, я не пойму – кто из вас кого охраняет?
– Это что, – ответил Иосиф Виссарионович, – он еще мне свой пистолет в плащ сунул – возьмите, мол, на всякий случай!” (Феликс Чуев, “Ветер истории”, Роман-газета, М. 1999 г. № 14, стр. 8.).
– Для чего?
С ответом Дмитрий Иванович слегка замялся и предложил взамен перстень царя Соломона, дающий власть за чертой нынешнего бытия.
– В ближайшем будущем я не намерен покидать мир живых, – с улыбкой поиграл бровями Олег Рязанский.
– Надеюсь, ты не откажешься от чаши персидского шаха Джамшида, на дне которой можно узреть все, что происходит в нашем грешном мире?
Не дожидаясь ответа, Дмитрий Иванович снял с полки два жбана с гнутыми ручками, откинул крышки, налил в жбаны дополна медовухи-веселухи. Один подал Олегу Ивановичу, другой преподнес сам себе и предложил:
– Заглянем?
Заглянули. И в результате каждый увидел на дне то, что не желал бы видеть вторично. Беда исходила от их чад любимых: заколобродили жених с невестой, брыкаются. Не вести же их силком под венец на глазах всего честного народу?
Оба насупились. Кулаки сжали. Обретенный мир висел на тонкой ниточке срыва, на волоске, на острие меча, на разомкнутом звене железной цепи. С трудом, но сдержали раздражение, княжья свадьба дело не семейное, а сугубо государственное и нет ей отмены!
Знай свой насест, курица!
Кто живет без забот – не наживет и на живот, вот такие пироги свадебные.
Узнав о предстоящей свадьбе, Софьюшка, дочь князя московского, вышла из родительского повиновения и закатила истерику:
– Не желаю за какого-то рязанца замуж идти, хочу за принца иностранного! Небось, для братца моего Василия, приготовили дочь князя литовского, а я разве хуже? И лицом я краше, коса по земле волочится, не курицей щипаной выгляжу. И приданое у меня богаче, одних подвесок золотых – дюжина, ожерелий константинопольских – полдюжины, кольца – стаканами меряны, в ушах серьги так хитроумно устроены, что можно слышать шепот из самой дальней горницы… – и пальцы в отчаяньи ломает Софьюшка, и волосы рвет-треплет, и щеки почти царапает, о косяк двери даже головой разок приложилась.
Матушка ее, княгиня Евдокия, как может успокаивает доченьку ненаглядную, гладит по плечикам, личику, рученькам:
– В народе не зря сказывают: не родись красивой, а родись счастливой… поплачь, порыдай, родимая, голубка моя сизокрылая, сердце не камень – слезами отогреется, душевная боль тяжелее телесной. Такова наша долюшка женская, слезми горе заплакивать да следовать обычаю до нас заведенному.
– Чем жить-страдать по такому обычаю, закрою глаза и выброшусь из окна светелки! Или в реке утоплюсь и стану русалкой!