Перевалив через кручу пересохшего водораздела, они быстро спускались в маленькую лощину.

— Слушай, мне кажется, и я начинаю чувствовать, как энергия поднимается внутри. В детстве, когда каталась

на качелях, так было, — кричала она ему, отчаянно прокручивая педали.

— Это чувство пространства. Так бывает, когда быстро мчишься, — кричал он ей в ответ.

Потом еще один подъем, дальше ровное, как степь, плато, на котором разгуливал вольно табун черных и

коричневых лошадок. Лошадиная молодь бежала чуть в стороне от весело несущимихя в пространстве наездников,

конячки победно ржали, обгоняя, и сворачивали, обратно в степь.

Наконец они достигли высокого обрыва. Было страшно и интересно. Любопытство толкало увидеть пропасть

как можно ближе, подойти к самому краю земли. А с моря дул в грудь, отталкивая, плотный ветер, который,

казалось, можно было хлебать ртом, как эфирную массу. И он заставлял слова застревать в горле.

— Потрясающе! — не могла надышаться Данка. — Есть еще привольные места для тех, кто одинок вдвоем.

Места, где веет дух свободной стихии моря! На этих кручах тарханкутских витает мощная энергетика. Правда. Мне

раньше многие, кто побывал здесь, говорили. Ну ведь недаром дед тот, рыбак, рассказывал, что всякие духи тут

обитали. И люди исполняли древние культы. Огня там. Моря. И мы тоже сюда стремимся. И, один раз побывав,

наверное, тянемся приехать сюда снова. Почему так?

— По моим наблюдениям за приезжей тусовкой, сюда тянет тех, кто хочет сбросить напряжение жизни.

Вытеснить городскую суету урбанизма новыми ощущениями. Дикими и естественными. Одни так стараются скинуть

с себя эту зависимость. Понимают, что там ты раб, и тебя использует в своих целях некая мощная сила, называемая

обществом и государством. А здесь — наоборот, место, где низвергли под воду этих общественных кумиров. И

больше ничего довлеющего над тобой, только единение с природой. Но все мы живем в нашем жутком социуме. И

общественные отношения так или иначе играют определенную роль в жизни. Влияют, ничего с этим не поделать.

Заставляют смириться и безропотно выполнять свою роль в матрице общества.

— Как это? А если я против?? Достало уже делать все по чьей-то указке. Вот ходила в школу, в секцию, кружок.

И учителя, родители, менты, дядьки на портретах — все они грозили, не быть бы худу, если что. И дальше тоже в

жизни одни гады! Задолбали!

— Вот именно. С раннего детства наш человек так воспитан. До сих пор испытывает на себе влияние и

давление различных личностей. Уже новых на месте старых, отцовских. И чем ниже духовный статус, тем больше

подвержен человек такому воздействию, от которого тяжело избавиться. Так и живут до смерти со многими

одетыми на себя уздечками. А если есть уздечка, то за нее дергают разные руки. Это превращает взнузданного в

автомат. В зомби. В ретранслятор чужих энергий и идей. Не сознающий или сознающий и довольный этим. И

выполняющий свою надуманную программу. Может, потому в начале девяностых годов, как по приказу, летели из

окон на асфальт красные банкиры.

— Или недавно стрелялись на дачах незалежные министры?

— Да, и они тоже. Чем не роботы, не автоматы, зацикленные на каком-то приказе? Или сигнале. Получил сигнал

— и пулю в лоб. Или из окна хлобысь на асфальт! Или еще чего хуже: вывели куда-нибудь на стадион, на площадь

сотни тысяч людей и заставили посредством синдрома толпы бесноваться, превращая в плещущих психоэнергией

фанатиков. Для чего, во имя чего? — никто в итоге сказать не может! Вот и выходит, что автоматов породили какие-