нарушить энергетику. Вот. И второе — наличие резонанса колебаний этой вещи и мыслей, особенно если

информация актуальна и обращаешься к ней в состоянии повышенного или даже аффектного интереса.

Запоминаешь?

— Зачем «запоминаешь»? Записываю, — улыбнулся Гоша.

Прыснула от смеха, прижавшись к нему.

— Имей в виду, через вещь можно наслать на человека проклятье и напротив, пожелать ему счастья. Потому

старые вещи так дороги старикам — ведь в них за много лет духовного общения сохраняется часть их жизненной

энергии. Ведь говорят же, что дома и стены помогают. Потому старики очень болезненно реагируют на поломку и

ветшание старых вещей. В смерти работающего холодильника или магнитофона они видят предвестие собственной

смерти. Вот ты смеешся! Что, как старикашка рассуждаю?

— Как бабушка — божий одуванчик, — снова умилялся ей.

— Смейся, смейся, а колечко это — как оберег у меня. Ношу его на цепочке рядом с крестиком. Всегда целую

его, доверяю все мысли тайные. Или обращаюсь через него в астральное пространство. И помогает. Возьму что-то

загадаю на тебя — и сбудется!

Ему снова показалось что-то знакомое, из смутного прошлого. Такое точно колечко он дарил когда-то. Кому-то

единственному и дорогому. Много лет назад, после стройотряда, в начале сентября выбрал в Хатанге, в ювелирном.

Краснел на вопросы продавщицы. Та все пытала: кому выбираем — маме, девушке, невесте? Он тогда смущенно

выдавил: невесте.

Очень похожее колечко. Хотя… Такие колечки с «фианитом» , по двести рублей, продавались по всему Союзу.

Это было в чьей-то чужой, другой жизни. Он даже злился на себя за то, что вспоминает прошлое урывками, будто

выуживает, как рыбу, из всклокоченного моря памяти. И решил бросить все и наслаждаться настоящим.

Она сжимала в пальцах это колечко. Не бог весть какое, а все же память. Всю жизнь с ней. И невольно

вспоминала то немногое, что было в ее жизни. Ну, а с мамой так получилось: она снимала конуру в частном секторе.

Компания соответствующая: урки конца восьмидесятых, грязь, пьянка, наркотики. Замочили на блат- хате одного

наркомана, мелкого дилера. Скорее всего, специально убрали мужика. Слух ходил, рынок сбыта не могли

поделить. А она очнулась рядом с ним, вся в крови. Подстава! Испугалась, конечно. Выволокла его тело на улицу, к

водяной колонке. А наутро менты нагрянули. По кровяному следу нашли. И хоть было ясно, что она не могла, такая

маленькая, хрупкая, нанести смертельный удар ножом тому бугаю — об этом следствие промолчало.

Потом, когда мать уже вышла, Данке было почти четырнадцать. Мать откинулась — худая, беззубая,

туберкулезная. Подошла возле школы, когда дочка бежала в секцию, на художественную. И на тебе: здравствуй,

доця! А тут на дворе другое время !Девчонка, вся такая стильная и возвышенная КМСка по художественной

гимнастике, гордая школьная звездочка. И она, мать, откинувшаяся тюремщица-забулдыга по кличке "Гусиная

шейка". Жалко ее было. Бабушка сначала позволила ей ночевать. Но та опять за свое. Сначала приходила домой

заполночь, никакая. Потом, когда бабушка пригрозила ей участковым с диспансером, вообще перестала

появляться. Только изредка поджидала возле школы, чтобы подарить кой-какой гостинец, какого-нибудь

настольного бронзового зайца или выщербленный бюстик Горького. Из ворованного, что не меняли на ширку.

Потом вдруг приоделась, подобрела — замуж собралась за одного дилера. Грозилась квартиру фартовую