А когда она повернулась, юбки расправились и встали изящным колоколом.

– Чье это платье? – вдруг спросила она, словно опомнившись.

– Мое, – пояснила Гонория. – Мы примерно одного роста.

Даглесс подошла к ней и положила руки на плечи.

– Огромное спасибо за то, что одолжила его мне. Это так великодушно с твоей стороны! – прошептала она, целуя Гонорию в щеку.

Та, покраснев от смущения, отвернулась.

– Леди Маргарет хочет, чтобы ты сегодня поиграла для нее.

– Поиграла? – удивилась Даглесс, разглядывая рукава своего платья. Настоящее золото, не подделка. Как обидно, что здесь нет ни одного зеркала в полный рост! – Поиграла… во что? – Она резко вскинула голову: – То есть играть на каком-то инструменте? Но я не умею!

– В твоей стране не учат музыке? – потрясенно ахнула Гонория.

– Почему же, учат, но только тех, кто пожелает. Я не брала уроки музыки.

– Но чему же тогда у тебя на родине обучают женщин, кроме музыки и шитья?

– Алгебре, литературе, истории, все в этом роде. А ты? Умеешь играть на каком-нибудь инструменте? Петь?

– Разумеется.

– В таком случае как насчет того, чтобы я научила тебя новым песням, а уж ты сыграешь и споешь их леди Маргарет?

– Но госпожа…

– Не станет возражать. Я буду руководителем оркестра.

Судя по тому, как заулыбалась Гонория, Даглесс предположила, что идея ей понравилась.

– Мы посидим во фруктовом саду, – объявила она.

После ее ухода Даглесс воспользовалась случаем, чтобы наложить косметику – очень тонким слоем, чтобы не быть принятой за раскрашенную потаскушку. Но сейчас следовало пустить в ход все способы, чтобы выглядеть хоть немного привлекательнее.

Вскоре вернулась Гонория, державшая лютню. Лакей вручил Даглесс корзинку с хлебом, сыром и вином, и девушки направились к выходу.

Теперь, когда Даглесс не боялась в любую минуту быть брошенной в темницу, можно было спокойно оглядеться. Оказалось, что повсюду были люди! Дети проворно бегали вверх и вниз по ступенькам, таская какие-то вещи, мужчины и женщины деловито сновали туда-сюда. Одни были одеты в грубое полотно или шерсть, другие – в шелка и меха. На ком-то сверкали драгоценности, на ком-то нет. На некоторых мужчинах красовались такие же штаны-буфы, как на Николасе, остальные были обряжены в длинные одеяния. Зато почти все казались молодыми, и больше всего удивил Даглесс их рост. Они ничем не отличались от ее современников, а ведь она часто слышала, что люди во времена правления Елизаветы были куда ниже, чем в двадцатом веке. Но она обнаружила, что при росте пять футов три дюйма считается столь же миниатюрной, как и в своем времени. Однако толстяков она не заметила. Что ж, если приходится столько раз в день спускаться и подниматься по лестницам да еще таскать на себе тяжелую одежду, вряд ли наберешь вес!

– Где комната Николаса? – спросила Даглесс, и уже через несколько минут Гонория показала на закрытую дверь.

Даглесс спускалась очень медленно, чтобы не запутаться в длинных юбках, но шорох тафты заставил ее чувствовать себя элегантной, загадочной красавицей из старинных романов.

По пути они проходили через роскошно обставленные комнаты, где юные хорошенькие девушки склонялись над пяльцами с вышивкой. Наконец они очутились на террасе с низким ограждением и каменной балюстрадой наверху, и Даглесс впервые увидела сад времен Елизаветы. Прямо перед ней находился лабиринт из низких темно-зеленых кустов, справа – огород с овощами и травами, посаженными идеальными квадратами. В середине стояло красивое маленькое восьмиугольное здание. Слева виднелся фруктовый сад с чем-то вроде холма в центре. На вершине холма возвышался деревянный столб.

– Что это такое? – удивилась она.

– Курган, – коротко ответила Гонория. – Идем в сад.

Они спустились вниз и прошли по насыпной дорожке вдоль увитой розами стены, в которую была врезана дубовая калитка, ведущая в сад. Даглесс обнаружила, что хотя платье сковывало торс, от талии вниз она была свободна! Фижмы не давали юбкам грузом повиснуть на ногах, а отсутствие нижнего белья пробуждало странное ощущение наготы.

Сад оказался на редкость живописным, и Даглесс поразил царивший в нем абсолютный порядок. Деревья были посажены симметрично, земля под ними аккуратно подметена: недаром в саду трудились четверо мужчин и двое детей с деревянными вилами, сгребавшие мусор. Теперь она поняла, почему Николас так расстроился при виде белвудского сада. Но чтобы содержать подобные сады, требовался труд многих, многих людей.

Гонория прошествовала по гравийной дорожке к увитой виноградом беседке. Насколько могла видеть Даглесс, на лозах не было ни одного засохшего листочка или стебелька, зато гроздья неспелых ягод свисали в изобилии.

– Как красиво, – прошептала Даглесс. – Честно говоря, в жизни не видела такого чудесного сада.

Гонория, улыбаясь, села на скамью под грушевым деревом, подстриженным в форме шара, и положила лютню на колени.

– Так ты научишь меня новым песням?

Вместо ответа Даглесс приподняла тряпку, прикрывавшую корзину. Внутри лежал большой кусок хлеба, белого хлеба, ничуть не похожего на хлеб двадцатого века: гораздо тяжелее и очень мягкого, со странными дырками в корке. И невероятно вкусного. Свежий, терпкий сыр тоже показался ей восхитительным. В бутылке из твердой кожи оказалось кислое вино. В корзинке лежал и маленький серебряный кубок.

– Неужели здесь не пьют воду?

– Вода плохая, – пояснила Гонория, настраивая толстобрюхую лютню.

– Плохая? То есть ее нельзя пить?

Даглесс вспомнила о жителях виденных вчера хижин. Они наверняка не имели вина, поэтому приходилось пить грязную воду… Удивительно, но Даглесс всегда думала, что загрязнение воды было проблемой двадцатого века.

Они провели в саду два чудесных часа: ели хлеб с сыром, запивали прохладным вином из серебряного кубка. Даглесс любовалась игрой драгоценностей на платьях, своем и Гонории, и наблюдала за работой садовников.