— Честно говоря, я не представляю себе, как это можно сделать.

— Вы же говорили мне, что Аберо предполагал возможность злого умысла!

— Да, говорил, но я ведь не специалист, и мне это кажется маловероятным.

Несколько минут Сен-Раме стоял задумавшись. Потом, глядя мне прямо в глаза, спросил:

— А как по-вашему, кого я считаю обличителем?

Я колебался несколько минут, прежде чем ответить.

— Мне кажется, вы подозреваете Аберо и Ле Рантека.

— Представьте себе — я говорю вам это под строжайшим секретом, — так думают оба детектива и Мастерфайс.

— А Ронсон? — спросил я. — Кого он подозревает?

— О, Ронсон — это другое дело: у него есть какая-то тайная мысль, но, должно быть, она ужасна, так как он упорно отказывается сообщить ее, пока у него нет неопровержимых доказательств. Быть может, — пошутил генеральный директор, — он думает, что виновный — это вы?

Я был не в состоянии оценить эту шутку, ибо провел уже несколько дней на передовых позициях и жаждал отдохнуть. В конце концов, я не принадлежал ни к какой партии и ушел от коммерческих дел, чтобы обрести покой; меня увлекали проблемы человеческих взаимоотношений, и я собирался заниматься ими вопреки всем и вся. Я счел уместным напомнить об этом Сен-Раме и в заключение сказал:

— То, что у нас происходит, случилось из-за равнодушия наших руководителей к вопросам, затрагивающим жизненные интересы отдельных сотрудников и их человеческое достоинство.

— Вы совершенно правы, — сказал генеральный директор, — я чувствую, что задел вас, назвав в списке подозреваемых, но, право, я пошутил, успокойтесь: я знаю виновного. Да, я, Анри Сен-Раме, знаю, кто он.

— Как! — воскликнул я. — Вы его знаете? Вы в этом уверены?

— Абсолютно… С самого начала я знаю, кто обличитель, и жду только подходящей минуты и еще нескольких дополнительных доказательств, чтобы разоблачить и уничтожить его; неужели вы и вправду думали, что я бездействовал все это время? Я вам доверяю, вот почему я так разоткровенничался с вами, и надеюсь, вы не разболтаете того, что я вам сообщил. Я сказал это только вам. Во всяком случае, знайте: Аберо на верном пути. Я не удивлюсь, если эта ночь будет чревата событиями. Не исключено, что я и сам пройдусь по подземельям. Сети затягиваются. Ответ почти наверняка спрятан где-то под нашим фундаментом, наши американские друзья и оба агента уже готовы этому поверить. До встречи сегодня ночью в подземельях, остается всего один шаг! А если обличитель — один из двенадцати руководящих сотрудников фирмы, он поневоле окажется среди нас, и это обещает нам весьма напряженную развязку в духе «Тайны желтой комнаты» [11] !

И Сен-Раме завершил свою тираду громким хохотом. Я откланялся и в глубокой задумчивости направился в свой кабинет. Папки с неотложными делами громоздились на столе. Секретарша вручила мне записку, собственноручно переданную ей Аберо. В ней содержалась следующая инструкция:

Хотя я и был предупрежден, при виде материального воплощения решений, принятых прошлой ночью, я растерялся. Итак, то была правда, а не дурной сон. Я, директор по проблемам человеческих взаимоотношений «Россериз и Митчелл-Франс», выполняя свой служебный долг, обязан сегодня вечером спуститься в глубину подземелья под зданием нашей фирмы вместе с одиннадцатью переодетыми сотрудниками главного штаба, которых приводил в бешенство ловкий пройдоха, издевающийся над cash-flow и системой преподавания в прославленном Массачусетском технологическом институте! Меня бросило в дрожь при мысли, что мы можем встретить там руководителей предприятия, которых привели туда те же побуждения, что и нас. Интересно, какова будет их реакция, когда они увидят двенадцать привидений с фонарями и веревками, обшаривающих подземелья в погоне за призраком разрушителя основ? Я взывал к Гэлбрейту [12] , Макгрегору [13] , Ренсису Лайкерту [14] и другим светилам постиндустриального общества, я молил бога, чтобы по окончании нашей фантастической эпопеи нашелся на Западе эрудит, который научил бы гарвардских студентов управлять, делать вычисления и содействовать росту и процветанию своего предприятия, находясь на глубине 30–80 метров под землей — под конторами, под залами с аудиовизуальной аппаратурой и электронно-вычислительными машинами.

В тот день, только я собрался выйти, чтобы купить веревку и резиновые сапоги, в мой кабинет неожиданно вошел Берни Ронсон и, ни слова не говоря, уселся передо мной. Такое поведение посланца из Де-Мойна, наверно, поразило бы меня два дня назад, но теперь я остался почти равнодушным. Однако я не сомневался, что только серьезная причина могла заставить его появиться таким странным образом: он проскользнул ко мне, словно кошка. Лицо Ронсона было озабочено. Но в конце концов он, может, снова разыгрывал комедию? Я спокойно ждал, надеясь, что он заговорит первым. Наконец он тихо сказал:

— Арабы больше не желают продавать нам нефть. Вы уже знаете об этом?

— Нет, — ответил я.

— Эта новость только что получена, и из Де-Мойна ее подтвердили.

— Из самого Де-Мойна? — воскликнул я с невольной иронической ноткой в голосе.

Ронсон с удивлением взглянул на меня.

— Не похоже, чтоб это вас очень взволновало, — заметил он.

— Это не вызывает у меня удивления, — сказал я, — но такое решение арабских стран, вероятно, увеличит затруднения нашей фирмы.

— Увеличит? — удивился Ронсон. — Почему увеличит? Не увеличит, а создаст! Мелкие неприятности, которые в последнее время мешали нашей фирме, не идут ни в какое сравнение с колоссальными проблемами, с которыми столкнемся мы, транснациональные компании, если арабы и все эти желтые, черные и метисы откажутся продавать нам минеральное сырье, лес, шерсть или нефть.

— Я не могу вам этого доказать, — сказал я задумчиво, — но я убежден, что все эти события так или иначе связаны между собой.