– Размечтался, – сказал Скелли.

Вообще-то, Мардер лучше играл в пул, но за минувшие годы Скелли выходил победителем в большинстве случаев просто потому, что сильнее его хотел победить. Они условились сыграть одиннадцать партий, перевес в две победы – выигрыш, и Мардер затянул матч до двадцати трех партий, наслаждаясь все возрастающим беспокойством друга, но на последней расслабился и дал себя обыграть, получая не меньшее удовольствие от мальчишеского триумфа на лице Скелли. Сам он не отличался азартностью, хотя теперь подумывал временами, а не предстоит ли ему в оставшиеся дни схватка, ради победы в которой стоит отдать все, что у него есть. Было бы интересно.

В ресторанчике чуть дальше по шоссе подавали блюда из морепродуктов. Туда они и отправились и побаловали себя дарами моря, приготовленными по каджунским [17] рецептам, то есть сытно и со специями. Когда с этим было покончено, Мардер сказал:

– А почему бы тебе не позвонить Бобу и не спросить насчет грузовика? Он обещал в половине шестого.

Скелли покорно извлек свою дорогостоящую кирпичину и связался с мастером, потом вызвал такси. Боб оказался настоящим художником по части шпатлевки и краски. Все дыры были аккуратно заделаны, стеклянные секции либо заложены, либо заменены. Происхождение пулевых отверстий Боба не интересовало. Когда Скелли при нем поменял номера «Форда» на луизианские, он также не произнес ни слова.

В отличие от Мардера.

– Что за херня, позволь спросить?

– Небольшая подстраховка, так сказать. Как ты сам заметил, существует вероятность, что мы повредили кое-какое имущество этих фашистов, устроили пожар и так далее. Я подумал, что слушок мог дойти и до полиции.

– Где ты раздобыл номера?

– У одного знакомого.

– У знакомого? У какого еще?

– У того, который торгует поддельными номерами. Большего тебе знать не надо, Мардер. Выкинь из головы. Все документы в бардачке, оформлены на твое имя и так далее. Ну что, мы едем – или как?

После этого – бесконечные просторы Техаса. Мардер ехал всю ночь, периодически сворачивая с магистрали, чтобы перекусить в каком-нибудь местечке подальше от ресторанных сетей. Иногда попадались уютные заведеньица – например, китайский ресторанчик, в котором, удивительное дело, с нуля готовили вкуснейшие яичные роллы, а еще в одной забегаловке – божественные булочки. К западу от Сан-Антонио еда все более походила на мексиканскую, но все-таки не превращалась в нее. Мардер понял, что изголодался по блюдам, которые готовила когда-то его жена, – по кухне ее родной земли, куда он сейчас и направлялся.

Со времени его предыдущей поездки страна изменилась. Многие городки, которые в семидесятые выглядели процветающими и довольными собой, заметно истощали: витрины опустели, экономику душили отток населения, банкротство мелких фермеров и гипермаркеты. Общественная жизнь замыкалась в основном на футбольных командах из местных школ – на водонапорных башнях, на кирпичных стенах невысоких зданий, опаленных солнцем, висели большие щиты: ВПЕРЕД, «ПУМЫ»!», «ВПЕРЕД, «ЯСТРЕБЫ»!», «ВПЕРЕД, «БУНТАРИ!». На пыльных улочках городов, названных в честь пионеров и скотоводов девятнадцатого столетия, в честь героев Гражданской войны, теперь можно было встретить лишь немногих потомков этих мужей, куда больше попадалось смуглых людей и вывесок на испанском. Индейцы потихоньку возвращали свою землю, потому что у белых было все, кроме детей, а те, что были, хотели жить так, как показывают по телевизору, а не так, как живут в маленьких американских городках.

Мардер считал себя патриотом, но, как и у многих мужчин его возраста, его патриотизм относился к нации, которой как бы уже и не существовало. Очевидно, проект современности провалился; сейчас Мардер ехал в страну, где он провалился с особенным треском, – все эти великолепные идеи о пересадке религии, экономики, об импорте революции, индустриализации, образования, даже свободы, все они потерпели крах, либо же их пытались реализовать так коряво, что они и не могли сработать, не могли ничего изменить в древней натуре этого края и населяющего его народа. В итоге осталась причудливая, непостижимая страна, которую Мардер не понимал, но любил – как любил свою жену, не понимая ее.

Местность поднималась. Мардер покинул магистраль и по внутриштатной дороге углубился в горы Дейвиса. Он и забыл, что в Техасе есть горы, – но вот они: влажно, прохладно, всюду зелень и струящиеся ручьи, запах сосны и шалфея. Когда шоссе завело их в лесной парк, Мардер остановился на обзорной площадке.

– Славный уголок, – сказал Скелли. Вопреки обыкновению, он сидел на пассажирском месте: как правило, дневное время он проводил в фургоне, отсыпаясь и выполняя разнообразную работу, для которой требовались его навороченный ноутбук и телефон. Еще он утверждал, что стиль вождения Мардера его удручает. – Только Техас его не заслужил, конечно, – добавил Скелли. Он закурил новую сигарету и между затяжками стряхивал пепел за окно – для него верх уважительности. На пачке значилось «Мальборо», но сигареты в ней были без фильтра, скрученные вручную и пропитанные гашишным маслом.

– Не любишь Техас?

– Ага. Но я и другие штаты не люблю. Правда, я не бывал в Северной Дакоте, так что, может быть, она исключение, и там не кишат повсюду тупые, жирные, наглые, неразвитые, жадные, хнычущие, лицемерные уроды-американцы.

– Да ладно тебе, Скелли, не такие уж мы плохие.

– Нет, такие: жирные, удолбанные и опасные. Видел один постер? Фотография какого-то симпатичного пейзажа вроде этого и подпись: «Америка – это не только бомбы и жирдяи!» Неверная подпись.