Стата разглядывала глазурованную керамику, что выстроилась рядком, – горшки разных размеров, каждый из которых предназначался для какой-то особой цели, для конкретного домашнего дела, и каждый был покрыт глазурью с оригинально исполненными переливчатыми черными фигурами на матовом белом фоне: женщина, обмалывающая кукурузу, ворон, цветок тыквы. «Мы больше этого не делаем, – подумала Стата, – не украшаем свои орудия труда – лепить цветок на кухонный комбайн нам показалось бы верхом безвкусицы. И все-таки есть в этом особое наслаждение – из обычных вещей делать прекрасные. У нас это тоже сохранилось, но называется теперь дизайном, что вовсе не то же самое».

– Моя мать продавала такие горшки на рынке в Гвадалахаре по пятьдесят песо. El patr'on говорит, что я могу получать за каждый по сотне долларов, если продавать их comuna. Как думаешь, он серьезно?

– Думаю, да. Это произведения искусства. В Нью-Йорке я видела в дорогих магазинчиках горшки за двести, триста, четыреста долларов, и они были далеко не так хороши.

Росита пожала плечами.

– Дикость какая-то. Это же просто горшки. Можешь помочь мне, если хочешь. Надо загрузить вторую печь, а девочка, которая обычно мне помогает, уехала сегодня в Карденас с двоюродными сестрами.

– С радостью, – сказала Стата.

– Да, вот такую работу ты можешь выполнять, потому что она годится для женщин. Но от горна держись подальше. Говорят, если рядом крутятся женщины, то металл становится хрупким.

Несколько мгновений Стата стояла с раскрытым ртом, потом рассмеялась про себя. И подумала: «Ах, девочка, черт возьми, как же далеко от МТИ тебя занесло».

Три часа спустя Стата, разгоряченная, покрытая пылью и вымазанная глиной, вернулась в Каса-Фелис. Проходя мимо ворот, она заметила очередь из людей, терпеливо чего-то ожидающих в скудной тени декоративных деревьев. Ампаро и молодой человек, которого Стата раньше не видела, беседовали с первым мужчиной в очереди – indio в поношенных джинсах и чистой, но изорванной футболке. Он показывал Ампаро какую-то резную поделку из дерева. Направляясь в дом, Стата помахала им рукой, и Ампаро рассеянно помахала в ответ. Молодой человек поднял глаза, улыбнулся – белая вспышка на фоне темной кожи – и что-то записал в блокнот.

Стата пошла на кухню, рассчитывая выпить чего-нибудь прохладненького. Там еще одна незнакомка, крупная женщина средних лет, помешивала варево в горшке, над которым плавали восхитительные ароматы mole. Как выяснилось, ее звали Эванхелистой, она приходилась Ампаро двоюродной сестрой и приехала из Апатсингана помогать с хозяйством, поскольку Ампаро теперь с головой ушла в устройство comuna de los artesanos [83] и не успевала делать все сама. Стата с похвалой отозвалась о соусе, достала из холодильника пиво, поднялась в комнату, быстро ополоснулась в душе и надела спортивный купальник.

Потом она плавала. Количество кругов пришлось увеличить вдвое, потому что по длине бассейн не дотягивал до олимпийских стандартов; это немного напрягало, но по крайней мере можно было попрактиковаться в разворотах. Стата вспомнила, как в последний раз плавала в МТИ, как размышляла об отце и его планах; теперь она все знала, но волновалась за него еще больше, чем в прежнем своем неведении. Сам факт его переезда был странным, но то, чем он занимался здесь, тайная механика этих событий оставалась неясной – как и, осознала она внезапно, причины, которые удерживали здесь ее саму. Стата повидалась с отцом, убедилась, что он здоров и не безумней прежнего. Он стрелял в людей, люди стреляли в него – не самое обычное разрешение кризиса среднего возраста, но это его жизнь. Ей не хотелось уподобляться дочерям, которые из ложного чувства вины видят в родителях великовозрастных детей.

Она сделала сто кругов, не особенно заботясь о времени, сосредоточив внимание на совершенствовании разворотов. После финального круга – руки и ноги у нее горели, дыхание сбилось – Стата привычным движением, по-дельфиньи, выскользнула из воды. Она сидела на кромке бассейна и пыталась перевести дух, когда кто-то протянул ей полотенце.

Это был тот самый молодой человек, что стоял с Ампаро у ворот. Стата взяла полотенце, вытерла лицо и снова взглянула на незнакомца. Он выглядел и держался как юноша, но тонкие морщинки на смуглом лице свидетельствовали, что он не так молод, как кажется. На нем были потертые джинсы и рубашка с короткими рукавами; поверх жестких и черных как вороново крыло волос indio пристроились солнечные очки. Он радостно улыбнулся ей и проговорил:

– Впечатляюще. Никогда еще не видел, чтобы кто-то так плавал.

– Я много тренируюсь, – откликнулась она. – Мы знакомы?

Он протянул руку, Стата приняла ее. Ладонь у него была шероховатая и теплая.

– Теперь да. Я Мигель Сантана.

– Кармел Мардер, – произнесла она.

От Статы не ускользнуло, что он внимательно смотрит на нее, но при этом не было чувства, которое обычно возникало у нее под взглядом привлекательных мужчин – например, майора Наки. Сантана смотрел на ее лицо, а не на соски, которые из-за испарения влаги четко проступили сквозь тонкий нейлон ее «Спидо». Она встала, обернулась полотенцем и присела на краешек шезлонга. Сантана последовал за ней и примостился на другом.

Мгновение спустя на площадку перед бассейном вышла Пепа Эспиноса, облаченная в коротенький махровый халатик и бикини, которое поражало как яркостью расцветки, так и своими символическими размерами. Стата считала, что в возрасте сеньоры Эспиносы женщинам таких нарядов лучше не носить, но не могла не признать – этой все к лицу. Журналистка поприветствовала ее коротким кивком и направилась к другому концу бассейна. Там она достала из соломенной сумки телефон и принялась до кого-то дозваниваться. Стата отметила, что Сантана не смотрел вслед репортерше. Гей, что ли? Или просто из вежливости?