Шрифт:
– Если это так, - громко, после некоторой паузы, начал он, - то мне действительно остается только поблагодарить за оказанную мне в прошлом честь и отказаться. Я ясно вижу, что против меня велась интрига - сильная интрига. Я оклеветан и твердо убежден, что впоследствии общество оценит мои заслуги и раскается в своем поступке против меня, но тогда уже будет поздно…
Голос, в котором слышались злобные ноты, дрогнул.
– Я не приму этой чести, - продолжал он.
– Засим, мне остается только раскланяться, взять шляпу и уйти… и я ухожу…
Он гордо выпрямился.
– Лариса Андреевна, вашу руку, я вас ввел, я и уведу, - обратился он к Щепетович.
– Извините - насмешливо отстранилась она от него, - я обещала поужинать с Исааком Соломоновичем.
Он не сказал ей ни слова, снова раскланялся перед собранием и медленной, гордой походкой вышел.
За ним с быстротой кошки, схватив портфель под мышку, выскочил из залы Шмель.
– На отказ нарвались! И тут отказ!
– нервно расхохоталась Крюковская, указывая головой на Щепетович медленно проходившему мимо нее Бежецкому.
– С богом, счастливый путь!
– раздались ему вслед насмешливые крики.
– Скатертью дорога! Мы и без них справимся, - хохотал Городов.
– Давно было это пора!
– вторил ему Петров-Курский.
– Догадался, как проигрался!
– покатывался со смеха Чадилкин.
– Уж начали издеваться!
– презрительно оглядел толпу Бабочкин.
– Господа, теперь сведя счеты с прошлым, нужно подумать о настоящем, - возбужденным, ненатуральным голосом начала Надежда Александровна.
– Надо забыть все, что было, и приняться за новое. Искусство должно быть у нас на первом плане, нашей единственной целью! Мы должны отрешиться от наших личных интересов и желаний, работая для общего дела. Для этой цели все надо принести в жертву. Что теперь делать? Кого выбирать?
– вот вопросы.
– Надо просить занять пост председателя господина Величковского. Я тогда материально поддержу общество… Поддержу!
– с важностью заявил Исаак Соломонович.
– Величковского! Величковского!
– закричали почти все.
Он был избран единогласно.
После долгих отговорок, совещаний со своей племянницей, он согласился.
– А мне опять не удалось попасть, а хлопотал, ну все равно - хотя бы в экономы, - проворчал сквозь зубы Городов.
Общее собрание кончилось.
Все перешли в буфетные залы, обступили Величковского и беспрерывно приносили ему поздравления, жали руку.
– Теперь мы, знаете, поставим мою пьесу?
– заискивающим голосом говорил ему Сергей Сергеевич.
– Неправда, прежде мой дебют в Адриене Лекуврер, - заявляла Дудкина, отстраняя Курского от Ивана Владимировича.
– Прежде всего надо перестроить сцену!
– подступил к нему Чадилкин.
– Нет, до переделки поставим мою пьесу. Да еще, Иван Владимирович, могу я надеяться быть экономом?
– подошел Городов.
– Господин Величковский, господин Величковский, у меня на нынешний год контракт есть - я служу, - пищала Щепетович.
– Да, Иван Владимирович, Лариса Алексеевна служит, - подтвердил Коган.
– Пожалуйста, не забудьте, завтра вы у меня обедаете. У меня вина недавно из заграницы присланы. Мой погреб стоит…
Его перебил Вывих:
– Я завтра привезу вам мою статью прочесть о вашем выборе. В котором часу прикажете?
Появилось, по требованию Когана и других, шампанское.
Начались тосты.
Надежда Александровна стояла все время как окаменелая, но вдруг встрепенулась. Она взяла с подноса лакея бокал шампанского.
– Пожелаем Ивану Владимировичу серьезно и хорошо поставить наше дорогое дело. Пусть наш общий, единодушный выбор его председателем послужит прочным звеном к успеху дела и его процветанию. Пью за дело, господа!
Она выпила залпом бокал, но вдруг зашаталась и упала в страшном истерическом припадке.
Нервы ее не выдержали.
XIV. Раскаяние
На другой день Надежда Александровна Крюковская, проснувшись довольно рано и с тяжелой головой, стала смутно перебирать в своей памяти происшествия вчерашнего вечера.
Она занимала уютную квартирку на Николаевской улице, ее спальня и будуар, отделанный розовым ситцем, ее небольшая зала, уютная гостиная и маленькая столовая представляли, каждая отдельно взятая, изящную игрушку.
Впрочем, в описываемое нами утро в глазах самой хозяйки вся эта веселенькая квартирка казалась тоскливой и мрачной. Происходило ли это от серого раннего петербургского утра, глядевшего в окна, или же от настроений самой Надежды Александровны - неизвестно.
– Что я сделала, что я сделала, - мысленно говорила она сама себе, одеваясь, - отомстить ли хотела и отомстила, или же за дело стояла и отстояла?