Но еще сложнее с флота уйти. Даже по дискредитации. Это вам не нынешние времена: повздорил с командиром – и в два счета контракт расторгнут. Ты без пенсии, но свободен.

В прежние-то годы за тебя боролись комсомольская и партийная организации, а твоя служебная карточка должна была быть испещрена всевозможными взысканиями – от банального выговора до энэсэс от командующего флотом… Плюс как минимум три суда офицерской чести. А офицерство не любит, когда его покидают. Посему вечно берет на поруки заблудшую флотскую овцу, невзирая на стенания начальства, которому все осточертело.

А сколько бумаг надо было написать, чтобы избавиться от какого-нибудь старлея, пропившего все и вся, включая ту самую офицерскую честь!

Находились умельцы, преодолевавшие рогатки и препоны царской цензуры.

Старший лейтенант Ковтунов Витя с детства не брал в рот спиртного и не курил. Даже строгая Фрунзенская бурса не приучила его к алкоголю и табаку. Поэтому, когда юный штурман очень старого тихоокеанского корвета решил с флота смыться, перед ним встала более чем серьезная проблема.

Но Витя с ней справился. В течение нескольких месяцев он не выходил на свой боевой пост по учебной тревоге. Доставал заветную канистрочку с шилом или припасенную заранее бутылку водочки, полоскал отравой горло и обильно расплескивал драгоценное зелье по каюте.

Кэп, не получивший доклада с боевого поста, разъяренный подобным блинством, влетал в Витину каюту и обнаруживал пьяного в сиську старшего лейтенанта Ковтунова, дрыхнувшего на койке. В каюте стоял запах шила. Свеженького.

Витю драли нещадно, но не более.

Через три месяца Витя пришел к командиру:

– Товарищ командир, не могу больше, чувствую, что погибаю! Разрешите убыть для лечения от алкоголизма?

Кэп – ну что ему делать? – разрешил.

В лечебнице для алкоголиков Витю проверили на рвотный рефлекс. Не берет, гад! Попробовали еще раз. Опять никакого эффекта. Оно и понятно – организм-то у Вити чист, аки стеклышко, в нем в жизни и миллиграмма спиртного не было. Через месяц врачебно-лечебных мытарств доктора сдались.

– Неизлечим, – доложили кэпу.

На борт «корвета» Витя не вернулся. Комиссовали.

Не знаю, уж кто проектирует корабли, на которых наши мореманы бороздят просторы Мирового океана, но люди это душевные. Однозначно. Потому что каюты у нас спроектированы так, что шкаф обязательно расположен рядом с дверью.

Конечно, есть определенные неудобства: начинаешь одеваться, а тут в дверь моряк ломится с очередным идиотским вопросом. И бац тебя по корпусу железной дверью! А морячки у нас спокойно дверь открыть не могут – им обязательно дурную силушку надо приложить.

Впрочем, это мелочи. Удобств больше. Потому что под каждым шкафчиком расположен выдвигающийся ящик. И если его чуть-чуть выдвинуть, то дверь открыть невозможно. По крайней мере – полностью.

Особенно если на борту проверяющий. Пока один из присутствующих в каюте недовольным тоном громко бурчит: «Опять рундук вывалился!», второй успевает убрать со стола пузырь с шилом и спрятать скромный закусон.

Мы эту схему на «Линзе» отработали до мелочей. Ибо любимый наш замполит отряда Сергей Платонович Шпак шакалил по каютам почем зря. Ежечасно.

Собирались мы у дока. Вчетвером. Ваш покорный слуга, штурманец Леха Александров и Савелий Штангаров, хозяин каюты. Плюс «сожитель» дока по каюте Толя Базденков из ПрибВО [52] .

«Пулю» писали.

Но как только в дверь ломился Платоныч, работали четко: штурманец как самый молодой с упомянутым бурчанием задвигал рундучок, а мы мигом убирали со стола лишнее. И когда Шпак попадал в каюту, на столе стояла шахматная доска, красовалась книга «Избранные партии Алехина», над всем этим с умным видом нависали мы вчетвером и, не обращая внимания на вошедшего, рассуждали:

– Не, Алехин тут не так ходил…

– Что значит – не так? Ты посмотри, вот же в книге его партия расписана…

И т. д.

Платоныч, потоптавшись, просил у дока «что-нибудь от головы», мол, разболелась. Понятное дело, причина ему нужна была, чтобы проверить, чем там господа офицеры занимаются.

Док выдавал Шпаку таблетку. Снотворного. Чтобы спал побольше и поменьше по кораблю шастал.

Иногда смеха ради вместо димедрола Платоныч получал пурген. Тогда в гальюне, расположенном за переборкой докторской каюты, долго раздавалось старательное сопение.