B сентябре 1939 года Испания оказалась чем-то вроде «пешки зеленого цвета», зажатой между «белыми» и «черными».

Больше всего на свете Франко хотел оставаться нейтральным.

Но у режима националистов имелись долги. Вся «иностранная помощь» шла в Испанию через генерала Франко – он-то и был тем человеком, который сумел ее добиться.

На него смотрели как на сторонника «держав Оси».

Соглашение, ставшее известным как пакт Молотова – Риббентропа, в Мадриде вызвало шок. Дело тут в том, что Гражданская война, стоившая неисчислимых жертв, закончилась в апреле 1939-го. Побежденные республиканцы получали всевозможную помощь от СССР, правительство Испанской Республики переправило золотой запас страны в Россию – и так далее. А Германия помогла националистам и оружием, и инструкторами, и даже прямым участием в войне «добровольцев» из Легиона «Кондор».

Понятно, что CCCP в националистической Испании ненавидели, а Рейх – ценили и уважали.

И вдруг, как по мановению волшебной палочки, СССР и Рейх оказались как бы союзниками.

Это надо было как-то объяснить – и подход тут нужен был деликатный…

Получила хождение высказанная в Италии идея о том, что фашизм – «третий путь Бенито Муссолини, отрицающий и социализм, и капитализм на основе национального сплочения», нечто универсальное и что СССР идет тем же путем, а «Сталин становится хорошим фашистом» – лидером, сумевшим сплотить страну.

Такие объяснения давались в Мадриде еще в конце августа 1939 года, но уже 3 сентября Англия и Франция объявили Рейху войну.

Надо было наметить какой-то курс, который держал бы Испанию в равном отдалении и от союзников, и от Германии. При этом следовало учитывать, что Германия «рассчитывает на испанскую дружбу». A Англия владеет Гибралтаром, на который претендует Испания. Но воевать с ней – пусть даже из-за Гибралтара – очень бы не хотелось.

И тут Франциско Франко показал, на что он способен.

31 декабря 1939 года он произнес поистине удивительную речь.

Вообще-то Франко, в отличие от Муссолини или Гитлера, отнюдь не блистал как оратор и говорил на публике редко и довольно неохотно. Однако в канун нового, 1940 года он изменил своим привычкам и в речи, обращенной к испанскому народу и транслируемой по радио, счел нужным покритиковать Англию и Соединенные Штаты за «преследование и уничтожение их коммунистических партий».

Он поговорил еще о «попрании англосаксами идей истинной демократии» и о том, как справедливы «изоляция и преследование евреев» во многих странах Европы – понятное дело, за их «жадность и эгоизм», но главный пункт, конечно, заключался в защите английских и американских коммунистов от несправедливых нападок.

В то время это вызвало сенсацию, и даже сейчас, право же, хочется протереть глаза и перечитать написанное. В конце концов, в той же «франкистской» Испании коммунистов – в лучшем для них случае – отправляли на каторжные работы.

Тем не менее речь была действительно произнесена.

И конечно же, напрашивается вопрос – для чего Франко все это говорил? А у него были свои соображения.

Во-первых, он хотел сказать нечто приятное немцам.

В конце 1939 года пакт Молотова – Риббентропа служил краеугольным камнем германской стратегии в войне. Британская блокада была бессильна остановить германскую экономику, с Востока в Рейх безотказно поступало и продовольствие, и нефть, и стратегическое сырье, включая даже дефицитный каучук, закупаемый в Азии и транзитом через СССР доставлявшийся в Германию. Так что нелицеприятная критика англичан за их недружественное отношение к английским коммунистам в ведомстве Геббельса была встречена благосклонно – министр пропаганды даже отметил, что наконец-то Германия получила что-то за свое содействие Испании в 1936–1939 годах.

А во-вторых, Франко ни словом не задел действительные английские интересы.

В частности, в своей публичной речи он даже и не коснулся «английского анклава на испанской земле» – Гибралтара, который был заботой всех испанских правительств начиная с 1713 года.

Генерал Франко не владел иностранными языками, но то, что «англичане – люди практичные», понимал очень хорошо. И по-видимому, надеялся, что его «защиту английских коммунистов» они воспримут как упражнение в риторике. А вот его сдержанность в отношении Гибралтара отметят и каких-нибудь поспешных действий – вроде блокады испанской морской торговли – не предпримут. В дипломатии, в конце концов, важно не только то, что сказано.

Иногда еще важнее то, о чем было решено умолчать.

Как мы поняли – генерал Франко был тонким человеком, который пристально следил за происходящим и действовал крайне осмотрительно. Так что когда ему в июне 1940 года после решительного поражения Франции вдруг вздумалось захватить французский Танжер, он обставил это не как захват, а как некую «меру защиты европейского населения Танжера, осуществленную по его просьбе».

Наверное, ему приходило в голову защитить таким же образом и европейское население Гибралтара, но тут в ход размышлений генерала Франко внес свои коррективы Уинстон Черчилль. Горящие обломки французских военных кораблей – например, в Оране – призывали к величайшей деликатности во всех вопросах, которые могли бы ущемить английские интересы.