Почти каждая женщина мечтает иметь детей, но современная эмансипация часто доводит эту мечту до абсурда… Одинокая красивая молодая женщина имеет шанс на получение квартиры, так как её дом подлежит сносу. Но поскольку она живёт одна, то ей грозит переезд не в отдельную квартиру, а скорее в комнатку. Она начинает искать отца для будущего ребёнка (только так есть шанс получить квартиру). Тридцатилетняя Даша, разочаровавшаяся в мужчинах, хочет одного — завести ребёнка от красавца с хорошими генами. Остаётся только найти такого и не влюбиться.
Леонид Жуховицкий
Ребенок к ноябрю (повесть)
После того звонка Дарья три дня думала в одиночку — колебалась. Когда стало невмоготу, позвонила Надин — мол, есть разговор, надо посоветоваться.
— А где проблема? — удивилась Надин. — Заваливайся прямо сейчас. Мужик, вон, сохнет, весь у двери извертелся, а ее нет и нет. Другая бы на твоем месте бегом бежала.
Она говорила громко и с удовольствием, видно, муж сидел рядом.
— Потерпит, — ответила Дарья.
Это были их обычные шуточки.
В общем-то, все было ясно, большого выбора не предлагалось. Вот только решиться было не просто. Ведь это не шутки — всю жизнь менять.
До Гаврюшиных было неблизко, минут сорок и две пересадки. Но дорога накатана — уже лет семь, с тех пор как Надька с Ленькой получили свою двухкомнатную, Дарья ездила к ним каждую неделю, а то и два раза, а то и все три. Если же Леньку угоняли в командировку, то и вообще переселялась. В огромной Москве у Дарьи только и было две таких набитых дороги — на работу и к Гаврюшам. По сути, Надька с Ленькой были ее семьей, она и смотрела на них как на семью: на равных с Надькой готовила, прибиралась, стирала и штопала Ленькины носки, возилась с ребятенком — Кешка, ныне восьмилетний прохиндей, уже в раннем детстве ее раскусил и с тех пор любил, но снисходительно и небескорыстно, ездил на ней верхом и использовал ее как щит в своих осложнениях с матерью. Ближе Гаврюшиных у Дарьи на свете никого не было.
Открыла Надин, ногой придвинула тапочки. В маленькой комнате с перерывами взвывал телевизор — Ленька смотрел что-то спортивное. Кешки не слышалось, не дожидаясь вопроса, Надин сказала — у стариков. Старики были Ленькины, Надькины жили далеко, за Уралом.
Прошли в большую комнату, сели. Надин была в халате, из разбросанных по дивану подушечек слепила гнездышко— ловила кайф. Дарья села в свое кресло: оно когда-то и покупалось в расчете на нее, потому что раскладывалось на ночь.
— Ну, — сказала Надин, — чего там?
Дарья медлила, она вообще спешить не умела.
— Ну? Телись, телись.
— Верка звонила, — буркнула Дарья, кося в сторону, — Верка Лаптева. Помнишь?
— С телефонной станции, что ли?
— Спохватилась, — ворчливо осудила Дарья, — она уже сто лет как в райисполкоме.
— Так я ее и не видела сто лет. Ну?
— Вот тебе и «ну», — Дарья снова скосила глаза, словно дальше говорить предстояло о стыдном. — Выселять нас будут.
— Так, — сказала Надин, — любопытно. Действительно, новость. И куда?
— Откуда ж она знает? Она там мелкая сошка. Институт, тот, здоровый, что на углу, забирает дом. Ну, а нас…
— Новость, — повторила Надин и музыкально постучала пальцами по деревянной боковинке дивана.
— А я что говорю!
— Ну, и?
— «Ну, и», — осудила Дарья Надькину торопливость. — Вот и пришла посоветоваться.
— Да, тут, конечно… — начала было Надин, запнулась и крикнула — Эй, Леший!
Ленька за стенкой приглушил звук и что-то мыкнул в ответ.
— Давай, давай! — снова крикнула Надин и по-домашнему, без удовольствия, пожаловалась: — Вот черт Леший, совсем обленился.
Вошел Ленька в джинсах, распахнутой рубахе и носках — тапочки он не любил, а подметала Надин чисто.
Кличка появилась у него давно, еще когда они с Надькой женихались. Из Леньки стал Лешей, из Леши — Лешим… Тут справили свадьбу, нужда в новых ласкательных прозвищах отпала, и молодой муж так и остался Лешим.
— Ого, — восхитился Ленька, — какие люди к нам ходят!
Он приподнял Дарью с кресла, поцеловал и привычно облапал, в шутку, не ощутимо. Дарья равнодушно высвободилась, сняла его руки с груди: Ленька был почти все равно, что Надин, его прикосновения эмоций не вызывали.
— Обрадовался, — проворчала она, — братик Вася.
«Братик Вася» — это была еще одна его кличка. Лет пятнадцать назад, Дарья тогда еще жила в общежитии, Надин и Ленька провожали ее с вечерушки домой. Перед дверьми Ленька стал придуриваться, проситься ночевать. «Мне-то что, вахтерша не пустит», — отмахнулась Дарья. «А ты скажи, братик Вася из деревни приехал»… Так за ним и осталось — «братик Вася».
Вообще в их компании, теперь практически распавшейся, по именам не звали, каждому находили кликуху. Не специально, само получалось. И всем это нравилось: возникал как бы свой язык, ограждавший от посторонних, дававший хоть малое, но ощущение избранности…
Кстати, и Дарья по бумажкам значилась вовсе не Дарьей — в чумную минуту родители записали ее Джульеттой, с тем и жила на потеху сверстникам. Она уже и сама не помнила, как из ненавистной Джульетты переназвалась в Дарью. Зато уж это имя сидело на ней, как влитое. Приземистая, крепко сбитая, с крепкими икрами и сильными короткими руками, волосы цветом и качеством в паклю, сумрачное лицо с постоянной морщиной на лбу от тугой, медлительной мысли… Дарья! Дарья — и только так. Хотела даже паспорт переписать, но Надин отговорила — это ведь сколько документов менять, да еще объясняй всем и каждому…