Солнце зашло, и снова встал мучительный вопрос: где ночевать? Марьяна постучалась в несколько дверей, но никто не пожелал приютить их на ночь. В трактире ее тут же узнали и принялись издеваться и проклинать ее. Марьяна не смолчала, обозвала их распутниками и ханжами, измывающимися над слабыми.

– Придет время, и оно не за горами, когда Господь призовет вас к ответу. Распутство и ханжество Бог не прощает, одно наказание на другое накладывает.

Снова они были в глубине тьмы. Марьяна нагрузилась коньяком и кричала во весь голос:

– Я люблю ночь! Ночь лучше людей и их домов!

Хуго поспешил набрать хвороста, разжег костер, поставил миску на огонь и положил в костер несколько картофелин.

Они доели остатки сыра и колбасы, и Марьяна погрузилась в мечтания:

– Я жду не дождусь дней, когда всего у нас будет вдоволь, нищета нам не пристала. Я вижу перед своими глазами маленький дом, огород, фруктовый сад. Станем доить корову, а резать ее не будем. Б'oльшую часть дня станем проводить в саду, а вечером вернемся в дом и разожжем печку. Я люблю, когда печка горит, а в ней языки пламени пляшут. Вот и все, больше ничего не надо. Ой, забыла самое важное – ванну. В нашем доме должна быть ванна, без ванны и жизнь не в жизнь. Часа два-три в день мы обязаны проводить в ванне. Вот какой жизни я ожидаю. А ты как думаешь?

Так они провели первую часть этой ночи.

После полуночи, уже изрядно окоченев, они нашли пустой трактир, хозяин которого согласился пустить их на ночь. Марьяна была пьяна и не переставая восхваляла хозяина. Но тот не слишком впечатлился ее похвалами и потребовал платы за ночлег. Марьяна протянула ему купюру, но он настоял на добавке. Она добавила и попросила одеяло. Ступни у Хуго были холодны как лед, и Марьяна с силой растерла их. Наконец они обнялись и так уснули.

Проснувшись рано утром, они тут же тронулись в путь. Пасмурный день лучше затхлого чулана, решила Марьяна. На счастье, они нашли дерево с развесистой кроной и сразу же принялись разжигать костер.

Снег таял и обнажал черную землю, прятавшуюся под ним всю зиму. Из труб подымался жидковатый дымок, и утро было мирным и безобидным. Тем утром Марьяна была особенно красива.

Ее большие глаза были широко раскрыты, а длинная шея гармонично сочеталась со всем остальным. После того как она напилась чаю и сделала несколько глотков из бутылки, душа ее раскрылась настежь, и она сказала:

– Жизнь моя была поломана с самого начала. Я не хочу винить отца с матерью. Когда-то я винила их и на них вешала все несчастья, что меня постигли. А теперь я знаю, что это было мое юношеское буйство. Я была молода и красива, и все вокруг меня увивались. Тогда я еще не знала, что они были хищниками и охотились только за моей плотью. Они научили меня пить и курить. Мне было тогда тринадцать, четырнадцать, я была в восторге от денег, которые мне давали. Я была уверена, что так и будет продолжаться всю жизнь. Не понимала, что они меня отравляют. В четырнадцать лет я уже не могла обходиться без коньяка. Родители отказались от меня, даже в дом не пускали. „Ты конченая“, – говорили мне, а я была уверена, что они злобствуют и когда-нибудь потом пойдут на попятную. А потом – из одного борделя в другой, от одной мадам к другой. С чего я все это тебе рассказываю? Для того рассказываю, чтоб ты знал: Марьянина жизнь была поломана с самого ее начала. Сейчас ее уже не поправишь.

– Почему?

– Потому что большая часть моего тела сожрана. Волки пожрали его. Я не ожидаю милосердия или чего другого. Русские говорят: кто спал с немцами – пусть теперь пеняет на самого себя. Я предполагаю, что и Бог не встанет на мою сторону. Все эти годы я отворачивалась от Него.

– Но Бог полон милосердия и прощения, – прервал ее Хуго.

– К тем, кто этого достоин, к тем, кто ходит Его путями и выполняет все, чего Он требует от них.

– Ты ведь Его так любишь.

– Это поздняя любовь. Многие годы я бунтовала против Него.

Насколько Марьяна была права, выяснилось в тот же день. Куда бы они ни шли, люди набрасывались на них, кидались камнями, обзывали гнусными словами и натравливали на них здоровенных псов. От собак Марьяна отбивалась палкой, а людей осыпала проклятиями. Они называли ее немецкой подстилкой, а она их лицемерами и подлецами. Они ранили ее в шею, что только усилило ее ярость и еще больше развязало язык.

Теперь было ясно, что им следует убираться из этого места, и побыстрее. Хуго перевязал ей шею носовым платком, и они тронулись в путь.

– Жалко, что у меня нет йода, в комнате у меня его много было, но кто же мог представить, что меня ранят? – бормотала она себе под нос.

Этой ночью они прошли немалое расстояние. Марьяна злилась на себя за то, что не имела представления, где они находятся.

– Ведь я родилась в этих краях, все свои детские годы тут крутилась. Что стряслось со мной?

– Мы идем по направлению к горам, – попытался Хуго приободрить ее.

– Откуда ты знаешь?

– Я чувствую, – только и нашелся он.