Арнольд да Арнольд!

А куда Увис делся? Бейся тут как муха об оконное стекло…

Арика второпях отыскала сигарету. С первой затяжкой в голове прояснилось.

Что за дурацкие шутки! Арнольд с Увисом никогда не умели шутить… Их шутки больно оборачивались…

Ничего себе шутка: половина двенадцатого, а ребенка нет дома!

Арика сняла трубку и задумалась: куда же звонить? Точно молния сверкнула: больница — милиция — больница — милиция!

Медленно набрала номер сестры. Лиесма отозвалась сразу.

— Что ты горюешь об Увисе, скорей всего укатил к матушке в Меллужи! — рассмеялась она в ответ.

— Ты точно знаешь? — недоверчиво переспросила Арика.

— Я ничего не знаю, но ты оставь парня в покое и немедленно приезжай ко мне, — объявила сестра, узнав, что Арика дома одна.

— Никуда я не хочу ехать! — возразила Арика не слишком уверенно.

— У меня для тебя сюрприз, — искушала Лиесма. — Ты непременно должна увидеть!

— Лиесма, неужто опять погром устроила в своей комнате? — встревожилась Арика, она всегда боялась «непредсказуемых ходов» сестры. Не хватало, чтобы еще и сестра что-нибудь выкинула!

— Я прокляну тебя, сестричка, если ты через полчаса не позвонишь у моих дверей! — кричала Лиесма в телефонную трубку.

— Только комнату не трогай! — уговаривала Арика. — Я, право, не знаю, ехать ли, ты пойми, Увис…

— Прокляну тебя… Увис в Меллужах… — уверяла Лиесма, но Арика уже ее не слушала. Похоже, Лиесма опять беснуется после спектакля, все равно бы ей сегодня позвонила и просила бы к ней приехать, сначала бы прокляла, потом упрашивала. Арика знала все фокусы сестры. Она дала возможность Лиесме выговориться. Первые десять минут Лиесма ругалась, как извозчик. Где только нахваталась таких слов и как терпели соседи по коммунальной квартире! Арика старалась не слушать. Когда Лиесма перешла к мольбам, Арика спросила:

— Что ж ты меня на спектакль не пригласила, в полночь я тебе вдруг понадобилась, а на спектакль не приглашаешь!..

— Не думаю, чтобы тебе доставило удовольствие смотреть на мой толстый зад, — отрубила Лиесма.

— Что ж, кроме этого, ничего больше не было?

— Да, сестричка, я не обмолвилась, — всхлипнула Лиесма.

Арика бросила трубку. Теперь изволь еще среди ночи ехать к Лиесме, но, может, так оно и лучше. Дома все равно ей не успокоиться, будет носиться по квартире, как знать, может, начнет названивать в милицию — больницу — милицию…

Она торопливо стала одеваться.

Щелк, щелк — нажала кнопку магнитофона и сказала сыну:

— Как только объявишься, сразу позвони тете Лиесме. Точка. Я у нее. Не желаю с тобой разговаривать. Точка. Этого я от тебя не ожидала. Точка. Разве так поступают порядочные люди? Вопрос. Ты чересчур большой, чтобы пороть тебя, но я попрошу, чтобы твой любимый папочка это сделал… Многоточие. Позвони и укладывайся спать. Точка. Не забудь свет погасить. Точка.

Почти в радостном настроении она покинула квартиру, оставив в прихожей свет. Мокрые от дождя улицы светились огнями. Посвежевшая Рига открывалась весне. Весна, какой бы тяжелой ни была она в школе, всегда до слез волновала Арику, хотелось смеяться и плакать, как маленькой девочке.

Странно было шагать в одиночестве по совершенно пустынным улицам без пяти минут двенадцать. Мелькнул огонек такси. Арика почувствовала, что силы возвращаются, сон освежил ее. Она не могла вспомнить, когда в последний раз вот так бродила ночью, да — и трепетала… А что еще было делать? Целоваться в парадных, пока губы не вспухнут?

Губы, губы, да… Взбредет же такое в голову? Должно быть, в глубине души всегда таилось, а теперь проснулось желание бродить по лужам, зачерпывая туфлями расцвеченную фонарями и витринами дождевую воду. Чтобы промокли ноги, чтобы ступней ощутить пролившийся дождь…

— Ах ты старая дура! — вслух обругала она себя. Взвинченность вроде бы должна была пройти, однако пустынные улицы держали ее в напряжении. Она не помнила, как перебиралась через лужи. Пока шла, попыталась вспомнить всех художников, писавших пустынные улицы, брошенные кирпичные дома и двери без ручек, часы без стрелок, детские игрушки без детей и небо без звезд. Арика обожала старательно выписанные полотна, они всегда манили: пройдись по булыжникам моей мостовой! Пустота отзывалась болью — лишь до ближайшего поворота, за ним мог разверзнуться омут радости, где танцуют облака, цветы, звери, где радужные птицы расселись по веткам деревьев, распевая райские песни, завлекая к себе Одиссея пустынных улиц, первого встречного… В такой омут можно броситься очертя голову…

— Мне не хватает радости, безыскусной, чистой радости! — словно перед Арнольдовым магнитофоном, негромко, самой себе сказала Арика.

Винить во всем Арнольда, неблагодарного балбеса Увиса, самой себе бередить душу?

По случаю Дня Победы она сегодня в классе зачитала письмо солдата из Керченских каменоломен, письмо, которое она знала почти наизусть: