Тот душевный подъем, который испытала Устинья во время стычки казаков с мужиками, прошел. Женщина, подойдя к возу, легла на мешки.

Дед Черноскутов увел лошадей к берегу Тобола на пастбища. Устинья долго лежала с открытыми глазами, провожая взглядом медленно плывущие над степью облака. Повернулась на бок и, увидев приближавшегося к ней с уздами Черноскутова, спросила:

— Лошади к воде не пойдут?

— Нет, — ответил тот, — берег крутой, поить придется выше мельницы. — Старик уселся возле возов и, вытащив хомут, стал перетягивать ослабевший гуж. — А смелая ты однако… Кабы не ты, быть бы свалке. В контору-то пойдешь?

— Нет, — коротко ответила Устинья и, помолчав, добавила: — Нечего там делать!

— Смотри, как хошь. А хозяин-то тебе знаком, што ли? — продолжал допытываться дед.

— Знаю по Марамышу, — неохотно отозвалась Устинья.

— Может, без очереди смелем? — глаза Черноскутова вопросительно уставились на женщину. Устинья сдвинула брови.

— Подождем, люди раньше нашего приехали. Пускай мелют.

Дед принялся за хомут: «С характером бабочка. Камень. Что задумала, на том и поставила!»

— С хлебом-то у нас плохо, — вздохнул он.

— Не горюй… Теперь будут молоть круглые сутки. Может, завтра к вечеру поправимся… — Увидев подходившего Умара, Устинья приподнялась на возу.

— Салем, — приветствовал тот по-казахски.

Одежда Умара была местами перепачкана мукой, широкое скуластое лицо сияло радостью.

— Похоже, смолол? — спросил дед.

— Да, теперь аул ехать можно. Мука есть, насыбай [13] есть… — Вынув небольшую склянку с табаком, предложил Черноскутову: — Маленько жуем?

Дед взял щепоть и заложил за щеку.

— Твоя дочка шибко хороший, — Умар кивнул в сторону Устиньи, — настоящий джигит. Ей бы шокпар [14] в руки и на коня!

Устинья улыбнулась: похвала Умара была приятна.

— Боевая бабочка… На ногу ей не наступишь, — ухмыльнулся Черноскутов.

Умар перетащил к возу Устиньи кипящий чайник. Подошли еще два казаха и мужик, смоловший хлеб раньше Ведерникова.

— Чай мало-мало пьем, потом домой едем, — расставляя чашки на подостланном Устиньей полотенце, заговорил оживленно Умар. — Шибко хорошо сказал твой дочка, — повернулся он к деду: — Когда всем аулом бросим мельница — хозяин плохо.

— Недолго он тут хозяйничать будет! — мужик повертел головой по сторонам, успокоился, продолжал вполголоса: — Наши, слышь ты, Уфу уже заняли… К Челябе подходят. Скоро крышка белякам…

— У нас батыр Амангельды в Тургае голову клал, — вздохнул Умар. — Теперь Бекмурза хозяином в степи стал.

— Ничего, скоро ему каюк, — произнес мужик.

— Вот это ладно. Мы маленько помогаем, приезжай к нам в аул, соил [15] дадим, ружье дадим, вместе партизан пойдем, — обратился Умар к Устинье.

— Хорошо, будет время — приеду, — весело тряхнула та головой. — Подготовь соил подлиннее: хозяина мельницы арканить будем.

— Ладно, ладно, — закивал тот головой. — Колчак с Бекмурзой на аркане тащим, собакам бросам, — сказал он уже жестко и стукнул деревянной чашкой о землю. — Твой хорошо сказал: казахский бедняк, русский мужик, безлошадный казак зачем драка? Хозяин нада драка, нам не нада! Приезжай в гости. Шестой аул живем. Спроси Умара. И твоя приезжай, баран колем, бесбармак едим, — он почтительно подал руку Устинье и зашагал к своему возу.

Наступил вечер. Над степью пронесся протяжный мельничный гудок и низкой октавой замер за Тоболом. Облака медленно плыли над равниной, и за ними, как бы боясь отстать, катились по земле сумрачные тени. Лагерь помольцев постепенно затихал. Возле возов кое-где загорались костры.

Устинья взяла узду и пошла разыскивать лошадь.

— Увидишь моего коня, подгони ближе! — крикнул дед Черноскутов женщине и, привалившись к возу, задремал.

Из-за Тобола поднималась луна. Устинья вышла на высокий берег. Внизу текла спокойная река, и в широкой полосе лунного света виднелась одинокая лодка. Вскоре она исчезла за изгибом реки. Издалека послышалась песня рыбака:

Устинье стало грустно. Она направилась вдоль берега, отдаляясь от мельницы. Послышались чьи-то поспешные шаги, треск старого валежника. Из кустов, опираясь на ружье, вышел Сергей. Первой мыслью Устиньи было — бежать. Но куда? Высокий берег, заросший частым кустарником, уходил далеко в степь. На пути к мельнице стоит Сергей и дико смотрит на нее. С расстегнутым воротом, расставив широко ноги, обутые в болотные сапоги, стоит молчаливо, не спуская мрачных глаз с женщины.