Шрифт:
Браунинг Образцова был уже у Фирсова.
— Попался, гадина! Сознавайся, кто кроме вас с отцом предавал коммунистов?
— Не знаю, спросите старика, — ворочая с трудом языком, произнес тот, поднимаясь на колени. Его заячьи глаза перебегали с одного на другого и с животным страхом остановились на Андрее.
— Простите! — произнес он плачущим голосом. Вид «Маруси» был жалок.
— Простить?! — с трудом сдерживая гнев, произнес Фирсов. — Простить кровь Словцова, Нины Дробышевой и других коммунистов, погибших в Уфимской тюрьме? Да понимаешь ли ты, подлюка, о чем просишь? — Андрей задыхался. — Вот тебе ответ, гадюка! — Вместе с выстрелом прозвучал волчий вой Образцова!
Тело провокатора полетело в воду, раздался всплеск, и по глубокой выемке заходили круги.
…Под вечер к домику старика Образцова подкатила тележка с колчаковским офицером и двумя солдатами. Офицер вошел в дом. Поздоровался с сидевшей у стола женщиной и, козырнув старому Образцову, заявил:
— Господин Госпинас просит вас прибыть.
— Что так срочно понадобился? — одевая пиджак, спросил Образцов. — Да и удобно ли ехать сейчас?
— Господин Госпинас все предусмотрел. Вы поедете как бы под конвоем. Двое солдат и лошадь вас ждут у ворот.
— Ну что ж, двинемся. Я скоро вернусь, — кивнул старик жене.
Он уселся в тележку. Сидевший за кучера солдат повернул коня на окраину, направляясь на Смолинский тракт.
— Туда ли мы едем? — обратился Образцов к офицеру.
— Да. Люди господина Госпинаса задержали в Смолино коммуниста. Требуется установить причастность к большевикам хозяина квартиры, где был схвачен бунтовщик.
— Понятно, — старый провокатор погладил усы. — В Смолино, скажу я вам, почти все жители переметнулись к красным. Неспокойный поселок… Однако зачем же в лесок? — заметил уже тревожно Образцов, видя, что солдат поворачивает лошадь с тракта к виднеющейся невдалеке роще.
Офицер не ответил. Когда телега остановилась на опушке леса, он подал знак солдатам, и те, опрокинув навзничь провокатора, связали ему руки и поволокли в чащобу.
— Ну, старый иуда, теперь все тебе ясно? — жестко спросил переодетый в форму офицера Андрей.
Образцов ворочая глазами, выдохнул:
— Жаль, что вы раньше мне не попались. Виселица давно по таким плачет! — и затрясся в бессильной злобе.
— По ком плачет, а тебе уже готова, пора отправляться вслед за сыном! — Фирсов подал знак товарищам.
Через неделю после этих событий Андрей благополучно перебрался через колчаковский фронт и приказом политуправления армии был назначен комиссаром в один из пехотных полков 29-й дивизии.
ГЛАВА 23
Весной Лупан простудился и слег. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:
— Передай Устинье, что хотя скончался Евграф, а ее, сноху, старики за дочь считают и ждут с внучкой погостить.
Устинья сразу же собралась в Звериноголовскую. При выезде из города ее задержал патруль. Напуганная солдатами падчерица прижалась к матери. После тщательного обыска и расспросов их пропустили на Звериноголовский тракт.
Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогих гостей. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.
Слышалось мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте.
Устинья прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то голос:
…Напрасно казачка его молодая И утро и вечер на север глядит. Ждет, поджидает с далекого края, Откуда к ней милый казак прилетит…— Мой Евграф уже не прилетит! — вздохнула Устинья. — Что мне осталось в жизни?.. — прошептала она уже просветленно. — Григорий Иванович, Гриша, — точно боясь своих мыслей, оглянулась. Далеко за увалом выплывал круторогий месяц.
Недели через две, взяв в попутчики старика Черноскутова, Устинья насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но смолоть хлеб там не пришлось: весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.
— Должно, завозно там, — высказал опасение старик. — С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? — и, скосив глаза на узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.