Как только Русаков поднялся, Устинья выехала в Звериноголовскую к свекру. В степи было неспокойно.

Узнав от Епифана, что его отряд направляется к мельнице Фирсова, стоявшей недалеко от станицы, Устинья обрадовалась.

— Ну вот, стариков попроведаю и на могилу Евграфа схожу. Теперь можно ехать без опаски…

— В седле тебе трудно. Не ускачешь за нами, — стал отговаривать ее Епифан.

— Ничего, к седлу привыкла. Поеду, не бойся, не отстану, конь у тятеньки добрый.

— А с Григорием Ивановичем советовалась?

— Да, — кивнула головой Устинья.

— Ну что ж, собирайся, — согласился Батурин.

Устинья добралась до станицы на вторые сутки. Подъехав к истоминскому дому, соскочила с седла, открыла ворота.

Старики, увидев сноху, радостно поздоровались.

Устинья вошла в свою горенку. Ощущение грусти при виде знакомых предметов охватило ее.

Ночью она проснулась от осторожного стука в окно, приподняла голову. Стук повторился. Не зажигая огня, молодая женщина подошла к косяку.

Кто-то настойчиво стучал, рассыпая по стеклу мелкую барабанную дробь.

— Кто там? — Устинья припала к стеклу и тотчас отшатнулась, узнав в страшном бородатом лице знакомые черты Сергея. Учащенно забилось сердце.

«Открыть дверь, пустить в дом? Ни за что не простит ей того брат! Приютить недруга? Нет!» — Устинья стояла неподвижно, прислушиваясь к усиливающемуся стуку в окно. Лупан заворочался на постели.

— Кто-то стучит. Иди открой, — сказал он снохе и надсадно закашлял.

— Боюсь я, тятенька, может, недобрый человек стучится. Сам знаешь, время какое.

Старик не спеша слез с кровати и, сунув ноги в валенки, подошел и тоже припал к стеклу:

— Кого надо?

— Пускай Устинья выйдет, — ответил голос с улицы.

— Тебя зовут, — повернулся он к снохе.

Накинув на плечи полушубок, Устинья решительно толкнула дверь.

Возле калитки, опираясь на винтовку, стоял Сергей.

— Здравствуй, Устинья Елизаровна, опять свидеться пришлось. Не узнала? — спросил он, натянуто улыбнувшись.

— Узнала, — ответила та сухо. — Что надобно?

— Спрячь у себя на денек. Ночью уйду.

— Нет, Сергей Никитович, иди своей дорогой. — Устинья повернулась к калитке.

— Устиньюшка, неуж забыла, как ночки темные коротали?.. — голос Сергея дрогнул.

— Уйди, чужой ты мне, — бросила Устинья через плечо, берясь за скобу калитки.

— Ну, что ж, бог тебе судья, прощай, — сказал тот понуро и, тяжело опираясь на винтовку, побрел по улице.

Сергея приютил Сила Ведерников, накормив, отвел в малуху, стоявшую на задах, уложил спать. После бессонной ночи, проведенной на солонцах, Фирсов спал очень крепко. Утром Сила вернулся в малуху, разбудил Сергея.

— Чуешь музыку-то?.. Стреляют. Как бы в станицу непрошеные гости не пожаловали. Подымайся!

Через час в сопровождении Ведерникова Фирсов выехал на его коне в степь.

— От станиц подальше держись: народ ненадежный стал, — советовал хозяин Сергею. — Дорог избегай. Держись на полдень! Встретишь Поликарпа, скажи, чтобы домой не рвался! — крикнул он вслед Сергею.

Дня через три вблизи Ишима Фирсов догнал свой эскадрон и явился к командиру.

— Где пропадал? — спросил тот сурово.

Сергей рассказал о попытке взорвать мельницу отца.

— Хорошо. Приехал кстати! Завтра принимай конную разведку. Из штаба получен приказ о твоем производстве в офицеры.

Бои на Ишиме разгорелись с новой силой. На рассвете конная разведка захватила в плен трех красноармейцев. Избитые в эскадроне, красноармейцы с трудом передвигали ноги по липкой грязи. Сергей ехал впереди, волком поглядывая на пленников.

— Поторапливай, — бросил он через плечо конвою. Те начали нажимать на красноармейцев:

— Шевели ногами!

— Не тянись!

— Идти не могу, — прошептал один из них.

Подхватив под руки обессиленного товарища, остальные молча зашагали вперед. Пасмурные облака низко неслись над землей. Дул холодный, пронизывающий ветер. Накрапывал дождь.

— Отдохнуть бы, — несмело заметил один из красноармейцев.

— Отдохнешь на том свете, — и, выругавшись, колчаковец замахнулся плетью: — Шагай!

— Гы, паразит, не машись, — губы красноармейца задрожали: — Я тебе не батрак.