— Пожар! Леонов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они. Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу. Леонов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти горькой вспышкой, — это Новгородцев бросил его на пол. Очнулся он на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив это, Леонов решил отомстить Новгородцеву и, повернувшись в седле, стал разыскивать его глазами.

— Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, — он заскрипел от злости зубами.

— Чего скрипишь? Поди напугать меня хочешь? — Водеников ехидно посмотрел на него.

— Не тревожь меня. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.

— Поди-ко, сунься к ним!

— И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!

— Лошадь с медведем тягалась, хвост да грива остались.

Леонов насупился и умолк.

Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. «Череп» дороги местами побурел. Кони шли тяжело.

— И зачем только едем? — вздохнул недовольно пожилой казак Федор Клюшин. — Оружия, кроме шашек, нет; голыми руками будем брать Троицк, что ли?

— Так господам офицерам угодно, — отозвался Михаил Новгородцев. — Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.

— А-а, хватит такой дури. Сейчас время не то, — протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал: — Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было, так атаман продал мою землю, купил мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, на-кось, выкуси! — сняв рукавицу, он показал кукиш.

— Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.

— Хватит на атаманском поводу ходить! — послышались голоса.

— А ну-ка, ребята, потолкуем, — Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшими впереди Водениковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого Петр Новгородцев, слегка приподнявшись на стременах, говорил:

— Зачем мы пойдем на Троицк? Помогать атаманцам? Разве мы враги Советской власти? Подумайте!

— И думать нечего. Принимай, Петр, сотню, — заявил Клюшин.

— Я не прочь, если круг решит, согласен.

— Принимай, принимай, — послышались голоса станичников.

— Сейчас по местам, ребята. Видите, Ванька Леонов к нам скачет. В Бобровке держитесь ближе ко мне, — заметив скакавшего во весь опор на коне Леонова, торопливо произнес Петр.

— Господин хорунжий спрашивает, что за сбор? — воровские глаза Ваньки подозрительно пробежали по группе отставших казаков.

— Раскурка, — ответил неохотно Клюшин и протянул кисет. — Закуривай. Для милого дружка не жалко и пустой кисет подать.

— Подавись ты своим табаком, — Ванька в сердцах ударил коня нагайкой и направился обратно.

К вечеру отряд приближался к Бобровке. Последним в деревню въехал с группой фронтовиков Петр Новгородцев.

— Располагайтесь на ночлег ближе к квартире офицеров. Я скоро вернусь, — сказал он вполголоса и, тронув коня стременами, стал приближаться к большой группе спешившихся казаков.

— Все в сборе? — вглядываясь в лица, спросил он.

— Как будто все, — ответил кто-то.

— Помните уговор: сегодня нужно захватить офицеров, обезоружить и ехать обратно в станицу, — зашептал Петр и выжидательно посмотрел на улицу, из-за угла которой выехал урядник.

— О чем гуторите? — круто осаживая коня, спросил он казаков.

— Дорога убродная, лошадям тяжело.

— Скоро выедем на тракт, а там до Троицка рукой подать. Дадим же, братцы, красным жару, — похвалился урядник и тронул повод.

Когда конный исчез, Михаил Новгородцев произнес с усмешкой:

— Вырастили змейку на свою шейку.

— Ему что? Он на фронте не был, пороха не нюхал, нашивки урядника получил в тылу. Вот теперь и ерошится. Правильно Петр давеча сказал: не по пути нам с атаманами да с их приспешниками.

Над степью висел багряный закат. Охватив полнеба, он медленно угасал, окрашивая снежную равнину в нерадостные тона. Наступила ночь. В избах зажглись огни. В выси темного неба медленно плыл молодой круторогий месяц.

Дремлют в теплых пригонах коровы, тесной кучей спят овцы, и лишь порой в углу, на насесте, толкая друг друга, тихо квохчут полусонные куры.

Спят в теплых избах усталые казаки. Слышится храп, сонное бормотание, порой тяжелый стон. В углу, подперев руками голову, сидит Петр Новгородцев, глядя на трепетный огонек плошки. На стене мерно тикают ходики, за печкой нудно скрипит сверчок. Колеблющееся пламя плошки замигало. Очистив фитиль, Петр поднялся на ноги: