Шрифт:
В 1769 году Михаил Херасков, чрезвычайно избирательно относившийся к использованию символического ряда в своих произведениях, вписал, казалось бы, неожиданные для него строки в «Оду российскому воинству, в феврале 1769»:
Не для златого вам руна, Не для несчастной Андромеды, О россы! предлежит война И предлежат в войне победы; Пусть древность вымыслы поет! Не гордость вас на брань зовет — Зашита ближних и спасенье{417}.Отрицание, мотивирующее концепцию войны «не гордостью», а «зашитой ближних», является риторическим и служит поэтическим приемом (отсутствующим, например, у Ломоносова), вводящим саму эту мифологическую аналогию. Адаптация старой имперской парадигмы — мифа об аргонавтах и золотом руне — происходит здесь под знаком трансформации ее значения. Херасков ассоциирует эту парадигму с «гордостью», то есть с демонстрацией силы, с экспансией и военно-политическим триумфом. Отмежевываясь от такой «древности», Херасков, трансформирует саму формулу, продуцирующую имперские значения. Важно и то, что сама метафора золотого руна включала в себя такие смыслы, как установление или спасение веры, обретение статуса «самой христианской» нации. «Расщепить» имперство («гордость») и «защиту ближних и спасенье» еще никому в истории не удавалось. Отказ от первого был возможен лишь одновременно с отказом и от «спасительной» миссии, то есть на почве отрицания войны как таковой, как это сделал Майков чуть позднее в своей очищенной от языческого мифологизма антиоде «Война» (1773).
Показательно, что вскоре Херасков уже без риторического отрицания будет использовать мифологемы, которые сам ассоциировал с «гордостью» и относил к атрибутам «древности». В его поэме «Чесмесский бой» (1771) русские герои опять сравнивались с аргонавтами, а Алексей Орлов — с Язоном. Русские, по логике поэта, это аргонавты, только новые, лучшие, «настоящие», действующие «во имя» благородной цели:
Уже бесстрашные российски аргонаты, Оставя смутные морейские раэвраты, Турецким кораблям во сретенье текут <…> ... К златому шел руну без трепета Язон, И громы презирал, и бурный пламень он; Разил чудовища, волшебну ветвь имея, Котору хитрая составила Медея; Драконы пламенны и огненны волы, Колико ни были свирепы, грозны, злы. Хоть ад против него все ужасы подвигнул. Прошел сквозь огнь, свозь дым, Язон руна достигнул. В намереньи своем был тверд и храбр таков С российским воинством дерзающий Орлов…{418}Поэма Хераскова «Чесмесский бой» вышла через три месяца (28 июля 1771 года) после петровской «Поемы на победы Российскаго воинства, под предводительством генерала фельдмаршала Графа Румянцова, одержанныя над Татарами и Турками, со времени его военачальства над первою армиею до взятия города Журжи». В том же 1771 году вышла в свет и первая песнь переведенной Петровым «Энеиды» Вергилия. Оба эпических «проэкта» Петрова вызвали шквал полемических откликов. Херасков попытался противопоставить свой вариант «малого» эпоса эпическим образцам Петрова. Используя ту же метафорику, Херасков пошел по пути прояснения «темного», с его точки зрения, аллегоризма Петрова. Необарочной поэтике Петрова был противопоставлен херасковский «классицистический» рационализм [67] .
67
Анонимный автор из близкого Хераскову круга посвятил дискредитации «темного» стиля эпической «поемы» Петрова свое стихотворение «Мысли», напечатанное в журнале «Вечера» (1772):
А естьли хочешь ты пленять умы людские,
Старайся только в стих сбирать слова такие,
Которых бы никто совсем не разумел:
Чтоб стих твой у тебя без разума гремел.
Такие то у вас писцы в великой моде,
Которые совсем впреки идут природе! <…>
Пиши Поэмы ты и Оды пухлым слогом,
То будешь возглашен меж всех Парнасским Богом:
Чем будет более затменных мыслей в ней.
Тем боле похвалы услышишь от людей.
Лишь только подражать Хераскову блюдися,
А Майкову во след совсем итти стыдися.
Не в моде между всех невежд Писатель сей.
Какой превздорный им в свет издан Елисей!
Что прибыли, что в нем все мысли очень ясны?
Хераскова труды тож были все напрасны.
Потратя множество бумаги и чернил,
Не пышным слогом бой Чесмесский сочинил.
А что не пышно, здесь то мнится многим худо,
Кто пышно пишет здесь, то ставится за чудо.
(«Вечера, ежемесячное издание за 1772 год». 2-е изд. Ч. I. М.: В Типографии Комиссии Типографской, 1788. С. 40) Автор поэм и од, написанных «пышным слогом» и наполненных «затменными мыслями», — это, безусловно, Василий Петров, получивший незаслуженную, как полагает анонимный критик, репутацию «Парнасского Бога». Выражения «пышный слог», «пышно» отсылали к окончанию «поемы» Петрова, где имелись такие строки:
Пред взором коих сам трепещет брани бог!
Примите в чистый дар, примите вы мой слог,
Он ваших лишь имен глашением возвышен,
И громом ваших рук единым громок, пышен.
([Петров Василий] Поема на победы Российскаго воинства. С. 23.) Сентенции анонимного автора о «нечистом стихе» дополняют сложившийся в кругу «Вечеров» образ Петрова-поэта:
Ведь здесь еще того не ведает народ,
Что есть нечистый стих в Поэзии урод («Вечера». С. 38).
Размышления о стихе и слоге увенчиваются характерными для выпадов против Петрова обвинениями в ложности его титулов нового Вергилия или «второго» Ломоносова (последний титул был дан Петрову самой Екатериной; см. главу первую):
Кто несколько стихов негодных издал в свет.
Уж между многими Виргилием слывет;
Кто портит только слог певцев преславных Россов,
Уже считается второй здесь Ломоносов («Вечера». С. 38).
Поэма Хераскова, посвященная сражениям русских в Архипелаге, строилась на центральной мифологической аналогии с греческой войной в Трое. Близость реальных событий к легендарным местам служила поводом к такого рода проекции. Однако «тема Гомера» — в отличие от «темы Вергилия» — не несла имперских ассоциаций. Поэтому на первый план выходит не «разоренье» Трои, а почти гуманитарная миссия. Не грозная Юнона, помогавшая грекам разрушить Илион, а милостивая к врагам Екатерина (в образе Минервы-Паллады) выполняет функцию античной богини, покровительствующей россам:
Разрушить гордые ограды Илиона Сходила в облаках блестящая Юнона: И, Трою истребить хотящая вконец, Ахейских мщение возжгла она сердец. Преополчилися бессмертные герои На разорение обманчивым Трои. Минерву в облаке наш флот над понтом зрит, Екатеринин дух пред ним к Чесме парит: Но греческих градов не хочет разоренья, Когда сокрылося в волнах светило дни, В сердцах геройские возжгла она огни. И храбрый Гектор пал, он пал под Илионом, И стены рушились, взведенны Аполлоном: От россов туркам ли сокрыться в кораблях? У них Паллада их и в мыслях, и в сердцах{419}.Аргонавтическая мифология проникает и в тексты, лишь аллюзионно связанные с Русско-турецкими войнами Екатерины. Таким текстом была героическая поэма Хераскова «Россияда» [68] . Посвященная временам Иоанна Грозного, она повествовала о взятии Казанского ханства — о событии, поставленном в прямую параллель к современным военным обстоятельствам. Поэма Хераскова была закончена и издана в 1779 году (писалась, по его словам, восемь лет). В предисловии к поэме Херасков сетует на судьбу, которая уготовила ему «дивиться в мыслях Ей, а Иоанна петь!» {420} . [69] «Россияда» была насыщена недвусмысленными комплиментами Екатерине, содержала пророчества о присоединении к России Крыма. В конце восьмой песни Иоанн посещает старца Вассиана, который рассказывают царю будущую историю России, заканчивая свое повествование панегириком «золотому веку» Екатерины.
68
Херасков ввел в «Россияду» тот эпизод мифа, в котором Язон по приказу колхидского царя Ээта, вспахивает поле и засеивает его зубами дракона, из которых вырастают многочисленные воины: «Такое диво зрел в Колхидии Язон, / Когда разеея там змеины зубы он, / Увидел шлемы вдруг, шиты, мечи блестящи, / И войски из земли, как класы, изходящи» (Херасков М. Россияда. Героическая поема. М.: Императорский Московский университет. 1779. С. 188).
69
В издании «Творений» многочисленные комплименты Екатерине, аллюзии на современные ей события были выброшены Херасковым из текста «Россияды» — эпоха Павла Первого не располагала к такого рода лирическим отступлениям.
Показательно было также использование аргонавтической парадигмы в поэме Хераскова «Владимир возрожденный» (1785; затем — в последующих изданиях — «Владимир»). Поэма была проникнута масонской дидактикой и повествовала о сложном пути к принятию «истинной» веры князем Владимиром («Сокрыта истин на, сокрыт небесный свет…»{421}).Само понятие «истинны» подразумевало двоякий смысл: рассказ о принятии Владимиром христианства сопровождался драматической историей заблуждений и исканий человека на пути к преодолению страстей и обретению масонской «истинны».