Шрифт:
С другой стороны, поэма была выполнена с ориентацией на «Энеиду» Вергилия (и здесь опять сказалась попытка поэтического оппонирования Петрову, выпустившему свой перевод новых песен «Энеиды» в начале 1780-х годов). Как и Вергилий, Херасков использует древнюю историю для откровенных политических аллегорий и очевидных аналогий с событиями современности. Описывая поход Владимира против Византии, против греков, а также покорение Херсонеса, главного города «Тавра» (Тавриды), Херасков проводил прямые сближения с первой Русско-турецкой войной и последующим присоединением Крыма. В текст поэмы были вставлены профетические предсказания об отмщении русских за зверства «срацынов» в Тавре (Песнь шестнадцатая):
И в наши дни отмщать Срацынам в Тавре будут; Прославятся они в позднейши времена. — Дозволь мне, Муза, скрыть их славны имяна! {422} , [70]В поэме первоначально (в первом издании 1785 года) упоминались Екатерина и Орловы: их имена опущены в издании второй части «Творений» Хераскова в 1797 году, то есть во времена Павла Петровича. В издании 1785 года «Владимира Возрожденного» было сказано более откровенно:
70
Сами сражения описаны Херасковым в традициях оды и поэмы 1769–1770-х годов.
Параллель между Екатериной и Владимиром была также подчеркнута автором поэмы в соответствии со вкусами двора середины 1780-х годов — с культом князя Владимира, с интересом к древней русской государственности (см. главу третью). Согласно Хераскову, Владимир — всего лишь заблуждающийся человек, он не жаждет новых завоеваний — война с греками осмысляется им как справедливое наказание одних «таврийцев» за злодейства против соседних народов:
Не с царством Греческим, Владимир рек, воюю, Одних Таврийцев я за наглость наказую.{424}Сын Владимира Всеволод вонзает копье в землю — копье чудесным образом превращается в древо («пальм»), знак будущих мирных побед на этой земле, предвестник «мирного» присоединения Крыма:
Со удивлением на древо Царь взирал; Пророчествует мир, не брани пальм вещал; Венцы мы из него, не стрелы мы составим, И кротостью себя среди побед прославим{425}.Имперский национализм — «гордость» — передан в поэме коварному рыцарю Рогдаю, участвующему в войне ради собственных амбиций: Рогдай лелеет мысль о разрушении Херсонеса и о дальнейших завоеваниях. Исполненный милитаристским захватническим духом герой оказывается соединен с напряженно разрабатываемой Херасковым аргонавтической мифологией. Главный «злодей» поэмы, идеолог войны Зломир, призывает Рогдая к участию в войне с Византией, «напоминая» ему о подвигах Язона в его походе за золотым руном:
Зломир сим словом речь его прервал надменну: Не Россов ты одних, но целую вселенну, Вселенну должен ты делами удивить, И нам лице богов в лице своем явить; Пелеев сын Язон в Колхиду путь направил, Сим подвигом себя на веки он прославил, Принес в отечество златое он руно; Но трудным подвигом и славно лишь оно: А то, что я хощу тебе. Рогдай. представить. Тебя превыше всех Язонов будет славить; Во бранях увенчал ты лаврами себя. Обыкновенны суть победы для тебя! Но естьли ты пойдешь в пределы Суесвятства. Дороже всякого обрящешь дар богатства: Под покровительством кумиров и небес Во славе царствует богиня там чудес; Она имеет рог слоновой чистой кости, Удобный мир потрясть, смирять людския злости, Ты для того родясь Рогдаем наречен, Что должен быть тебе сей дивный рог вручен; Никто его другой из сметных не получит, Царями править он и мудрых думать учит{426}.Здесь Херасков кристаллизовал всю имперскую парадигму войны — связав ее с аргонавтическим мифом. Рогдаю предстоит «подвиг», превосходящий подвиг Язона, — достать волшебный рог, который позволит ему стать властелином мира. По сути, чудесный рог власти и славы, который должен перейти из «пределов Суесвятства» (Византии) в руки Рогдая и Зломира, символизирует в поэме Хераскова имперские претензии России быть «третьим Римом» и транспонировать в Россию триумф главной политической и военной силы.
Этот апофеоз имперской «гордости» вложен в уста Зломира, противника Владимира. Владимир решительно отделен автором от такого рода претензий. Напротив того, взамен концепции «ложного» имперства он наделен постепенно открывающейся ему «истинной» о смысле похода в Херсонес (согласно летописным свидетельствам, именно там князь Владимир принял христианство). Концепция призвана «оправдать» завоевательную политику Екатерины и придать «греческому проекту» (параллельный союз России и восстановленной Византии, двух христианских держав) мессианский, профетический ореол. «Греческий проект» оказывается «предсказан» всем провиденческим ходом истории.