Шрифт:
А она ответила:
— Зовите же меня баб Аней, в конце концов!
За забором напротив было заметно какое-то шевеление. Там следили за нашими сборами, тихо переговариваясь.
И Костя всё время поглядывал в сторону забора. Мама не разрешила отнести Шурке палец. Когда мы собирали рюкзаки, Костя хотел выскочить к соседям на минутку.
— Я, — говорит, — им только палец отнесу!
Но мама отняла палец и положила на окне в сенях. Сказала:
— Набегался уже. Уедем — Анна Ивановна сама отдаст им твою железку.
И Анна Ивановна сказала:
— Я отдам, отчего же не отдать?
Но мальчики могли решить, что Костя передумал отдавать им палец.
То ли его это сильно волновало, то ли он горевал, что расстаётся с Лёнчиком и с Пальмой, да только он был чернее ночи, когда таскал варенья и соленья в машину.
Над Катькиным забором время от времени появлялись ноги. Иногда ступни в воздухе описывали дугу. Это означало, что кому-то удалось сделать полный круг. Но чаще, только взлетев, ноги опадали обратно.
Это были Серёгины или Шуриковы ноги. Я их двоих не различала по ногам.
— Ну что, в машину? — нерешительно сказал мне папа.
Баб Аня сняла очки-морщины и прижалась ко мне мокрыми щеками — одной, потом другой…
На заднем сидении уже сидели Костя и мама. Мама, получалось, в серединке. Она обняла нас и сказала весело:
— Ну-ка, кто первый дома сегодня — в ванну? С пеной!
Один папа не садился. Он открыл дверцу, а сам всё глядел, появятся ли ещё ноги над забором. По движению ног он пытался угадать, что за упражнение делают на турнике.
— Мы тоже, — говорит, — вот так тренировались! Подтяжка, стойка на руках… Интересно, сейчас бы получилось?
А потом как выдохнет:
— Какое солнышко! Ну парень, молодец…
Я по сандалиям поняла, что молодец — Лёня.
Папа ждал, когда над забором снова появятся Лёнины сандалии. И ждал он совершенно зря. Потому что Лёня уже вышел из Катиной калитки. Солнышко теперь пытался повторить кто-то другой, а Лёня стоял напротив нас, около забора. Смотрел на меня. Я у окна сидела, и у меня было опущено стекло.
Тут я подумала, что это совершенно всё равно, будут меня ругать или нет. Открыла дверцу — и бросилась мимо баб Ани в дом.
Пальма, удивлённая, рванулась за мной.
На подоконнике в сенях я взяла железку — и назад. Мама не успела ничего сказать — я перелетела через дорогу, прямо к Лёне.
— Вот. Палец Михал Григоричу.
Какое-то время мы стояли, держась за палец с двух концов.
Лёнчик говорил:
— Катька — что с неё взять? Глупая она…
И было странно: он не видит, до чего же она любит его? Но сказать что-то было немыслимо. Я могла только соглашаться, только головой кивать:
— Да, да…
Не тому, что он говорил. А тому, что мы стоим здесь вместе, за палец держимся.
Ещё бы — одну минутку…
Папа вот-вот засигналит мне.
Тут за спиной у меня раздался шум. В нашей семье снова ссорились!
Я оглянулась.
Костя пытался выбраться из машины, мама не пускала его. Он уговаривал её:
— Мне нужно. Мама, правда…
Мама отвечала:
— Что же ты раньше не подумал… Нужно ему… Знал же, что уезжаем!
Папа спорил с ней:
— Ну, если и впрямь нужно? Ведь чаю напились…
И баб Аня тоже что-то говорила — тихо. Слов её было не разобрать. Только мамины слова долетали от машины:
— Мне кажется, мы никогда отсюда не уедем!
Наконец, Косте позволено было выйти. И Пальма прыгнула к нему. Чуть не свалила с ног.
Он тут же обнял собаку, и так, вместе, они двинулись к нам — мне показалось, что в обнимку и Пальма — на задних лапах. Хотя могло ли такое быть?
И сразу же Костя выпустил Пальму. Потому что они с Лёней уже обнимались и хлопали друг друга по плечам.
В кои-то веки у Кости друг появился! И нас от него сразу же увозят?
Пальма тыкалась всем нам в коленки. Она тоже лезла обниматься.
И тут Костя сказал одну очень важную вещь.
Он сказал:
— Мы же приедем ещё! Нам взяли путёвки… В лагерь, в Кувакино!
И до меня вдруг дошло: Кувакино — это всего девять километров отсюда.
Хотя, конечно, я это и раньше знала. Но получается, что знала как-то не так… Не думая, что здесь же всё — рядом… Или не совсем рядом… Девять километров — это же ещё идти и идти! Через Собакино. Или напрямик, полем. Бегом, как они в школу бегают…