Шведскому норманисту И. Янссону уже кажется мало признания видной роли скандинавов в дружине и торговле Древней Руси: «Оба подхода кажутся недостаточными для объяснения причин широкого распространения на Руси скандинавских деталей одежды (мужской и женской), оружия, ритуальных магических предметов, а также множества культурных элементов, связывающих Русь и Швецию между собой в эпоху викингов. Появление этого археологического материала, которого на Руси гораздо больше, чем в Западной Европе, кажется, гораздо легче объяснить переселением групп скандинавов на восточные земли для занятия сельским хозяйством, как это было с датчанами и норвежцами на западе». Про аналогичное движение скандинавов на запад этот же автор писал: «Под защитой вождей простые люди могли поселяться для постоянной жизни на землях, которые раньше являлись объектами их грабительских нападений. Под 876, 877 и 880 годами англосаксонская хроника сообщает, что предводители викингов поделили между собой захваченные земли в Северной и Восточной Англии, и что люди “занимаются пахотой и добыванием средств к существованию”. (…) В Британии и Ирландии скандинавские поселенцы были ассимилированы, но оказали значительное влияние на английский язык и местную топонимику»{243}. Запомним и этот вывод зарубежного норманиста. В других своих работах он вообще постулировал, что в эпоху викингов численность скандинавов на Руси могла равняться более чем 10% населения Швеции, которое в ту эпоху специалисты оценивают от пятисот до восьмисот тысяч человек{244}.

Подводя итог рассмотрению данного аспекта дискуссии, отметим, что данные археологии фиксируют пребывание определенного количества скандинавов на Руси. Насколько велико оно было? Даже если пойти навстречу норманистам и признать все захоронения с «молоточками Тора» оставленными викингами, получается, что, по археологическим данным, мы можем говорить о том, что на протяжении четырех веков не менее 100 скандинавов были погребены на территории нашей страны. В среднем получается, что в течение каждого века 25 выходцев из Скандинавии какое-то время находились и умирали на территории Древней Руси. Вполне возможно, что их было несколько больше, поскольку погребальный обряд совершали, скорее всего, их соплеменники, но археологически они не прослеживаются. Могли ли они силой захватить власть в стране или как-то существенно повлиять на ее историю? С учетом того что, по оценке известного демографа Б.Ц. Урланиса, население Киевской Руси около 1000 г. составляло как минимум 4,5 миллиона{245}, вывод напрашивается сам собой. Как признает и Л.С. Клейн, ни скандинавское происхождение династии Рюриковичей, ни захват пришельцами власти над местным населением из археологических данных не следует.

Норманисты чрезвычайно напирают на обилие вещей, трактуемых ими как скандинавские, которые создают благоприятный общий фон для их далекоидущих построений. Однако при этом они, как правило, практически полностью игнорируют данные с южного побережья Балтийского моря. Немецкий исследователь А. Пауль пишет: «Устанавливаемые таким образом связи южнобалтийских славян с Северо-восточной Европой в раннесредневековый период дают основания искать следы пребывания рюгенских или балтийско-славянских купцов в севернорусских поселениях. В русскоязычной литературе очень редко обращается внимание на соответствие артефактов приморских торговых центров Южной Балтики и северорусских земель, и в то же время здесь отмечается отчетливый скандинавский компонент. Однако в некоторых случаях возможны и иные интерпретации находок. По всей видимости, причисление многих вещей исключительно к скандинавской культуре и традициям базируется на недостаточном внимании к особенной культуре балтийско-славянских приморских торговых центров. В действительности, для того чтобы судить о схожести или несхожести материальной культуры северорусских земель, связываемой археологами с пришлыми из-за моря поселенцами, с культурой балтийских славян, необходимо сначала четко определить, что представляла собой последняя»{246}. Далее ученый отмечает: «Обычно для находок из северорусских городов ищутся параллели лишь в Скандинавии, хотя в общем находки импорта в торгово-ремесленных центрах по всей Балтике очень похожи — всюду находят поморскую керамику, фризские кувшины, скандинавские и славянские украшения. Вещи “скандинавского стиля” были в раннем Средневековье довольно широко распространены, в том числе и в славянских городах на юге Балтики, причем нередко тут и изготавливались. Потому далеко не всегда регион изначального происхождения мотива может быть приравнен к непосредственному месту изготовления и импортирования самой вещи. Причем, во многих случаях, кроме доказанного изготовления “скандинавских этноопределяющих” украшений на юге Балтики, именно отсюда происходит и сам “скандинавский” мотив. (…) В некоторых приморских славянских поселениях, как, к примеру, в Ростоке-Диркове, все найденные украшения были скандинавского типа, однако ни характер других находок, ни архитектуры домов не позволял усомниться в славянском характере самого поселения»{247}. Работа по сопоставлению древнерусских древностей с культурой балтийских славян только начинается. Очевидно, что без самого тщательного анализа отечественных находок с артефактами с обеих сторон Балтийского моря, а не с одними только скандинавами, как это уже целое столетие осуществлялось археологами, анализ археологического материала будет заведомо неполон и однобок, преследуя целью не поиск исторической истины, а подгонку данных материальной культуры под представления тех или иных археологов.

Очерченные выше сложности могут породить сомнение в самой возможности отыскать достоверный ответ на вопрос о происхождении нашего народа. Среди письменных источников нет единства, и в ряде случаев они противоречат друг другу, а казалось бы, объективные археологические источники могут быть весьма субъективно и пристрастно интерпретированы исследователями. Однако данный вопрос слишком важен, чтобы оставить его без ответа. Путь к его окончательному решению мне видится не столько в увеличении количества аргументов той или иной стороной, а в переходе анализа на более высокий качественный уровень, когда упор будет сделан на комплексное сопоставление данных, относящихся к ключевым характеристикам варяжской руси в том виде, в каком она была описана отечественным летописцем. Под ключевыми характеристиками я понимаю те наиболее важные черты, благодаря которым варяги и смогли сыграть в отечественной истории ту роль, которая впоследствии была зафиксирована в ПВЛ. Сначала мы рассмотрим каждую характеристику отдельно в свете того, может ли она относиться к западным славянам или скандинавам, а затем на основании их комплексного анализа сделаем окончательный вывод. Хоть автор ПВЛ и не дал четкого определения ни племенной, ни языковой принадлежности варягов, из текста летописи следует целый ряд важных признаков, которые помогут нам определить действительную принадлежность варягов. К числу этих характеристик относятся следующие:

а) славянские и финно-угорские племена севера Восточной Европы первоначально платили дань варягам;

б) варяги являлись важнейшей силой на Балтийском море, называемом по их имени как древнерусскими летописями, так и мусульманскими писателями, и были связаны с торговым путем;

в) в землях этих варягов находилась заморская русь;

г) из варяжской руси восточноевропейскими племенами были впоследствии призваны на княжение три брата;

д) из всех племен Восточной Европы варяги были особенно тесно связаны с новгородцами;

е) религия варяжской руси.

Поскольку для рассмотрения вопросов о названии Руси и происхождении Рюрика, Синеуса и Трувора необходимо будет привлечь достаточно обширный массив сведений, этим темам будут посвящены отдельные главы. Остальные пункты мы рассмотрим в этой главе ниже.

а) взимание дани с восточнославянских и финно-угорских племен.

Ни один из источников не говорит нам о взимании дани находящимися за морем скандинавами с восточных славян в интересующую нас эпоху. В «Саге об Олаве Трюггвасоне» Снорри Стурлусон сообщает нам лишь о нападении на Ладогу ярла Эйрика, которое исследователи датируют 997 г.: «Осенью Эйрик ярл вернулся в Швецию и оставался там следующую зиму. А весной ярл снарядил свое войско и затем поплыл в Восточные Страны. Когда он приплыл во владения Вальдамара конунга, он стал воевать и убивать людей, и жег жилье всюду, где он проходил, и опустошал страну. Он приплыл к Альдейгьюборгу и осаждал его, пока не взял город. Там он перебил много народа и разрушил и сжег весь город. После этого он прошел по Гардарики, разоряя страну. В Бандадрапе говорится так:

Всего Эйрик ярл провел в этом походе пять лет. Возвращаясь из Гардарики, он разорял Адальсюслу и Эйсюслу. Он захватил там четыре датских викингских корабля и убил всех, кто на них был»{248}. Описанные в саге события подтверждаются археологическими раскопками, в ходе которых был установлен факт пожара в Ладоге{249}. Весьма показательно, что деяния Эйрика так красноречиво описывает не иноземный, а собственно скандинавский памятник, которого нет ни малейшего основания подозревать в сгущении красок и изображении действий скандинавов в черном свете. Аналогичным образом вели себя викинги и в Западной Европе, где в связи с их набегами даже возникла специальная молитва о спасении от норманнов. Как видим, ни о какой попытки обложить данью жителей Ладоги и ее окрестностей речи в этой саге не идет — ни Эйрик, ни большинство его собратьев до этого просто еще интеллектуально не доросли. Перед нами психология типичного грабителя и убийцы, нападающего без разбору на всех попадающихся ему на пути людей и не задумывающегося о создании стабильного источника дохода в более отдаленной временной перспективе. Каких-либо оснований полагать, что веком раньше викинги мыслили более масштабно и задумывались об обложении данью заморских земель, у нас нет. На Западе от разовых выкупов к сбору регулярной дани скандинавы переходят лишь в 991 г. (Данегельд, «датские деньги», ежегодно выплачиваемые королем Англии). Как отмечает норманист Т.Н. Джаксон, в сагах еще упоминается поход на Ладогу ярла Свейна в 1015 г., других же сообщений о нападении скандинавов на Русь ни до, ни после этих набегов попросту нет{250}. Несколько поздних саг хоть и не говорят о взимании дани из-за моря, однако упоминают скандинавских правителей в Восточной Европе. Однако никакими независимыми данными подобные поздние утверждения не подкрепляются, и на примере «Саги о Хальвдане Эйстейнссоне» уже было отмечено их противоречие историческим реалиям. Как будет показано ниже, в ту эпоху область расселения призвавших варягов племен находилась в зоне распространения арабских дирхемов. Будь летописные варяги скандинавами, часть дани наверняка взималась бы ими арабским серебром, что неизбежно нашло бы свое отражение в археологических материалах. Однако нумизматические данные распространения дирхемов в Скандинавии свидетельствуют прямо о противоположном. Проанализировавший русско-скандинавские связи в этой области В.М. Потин констатирует применительно к IX в. следующее: «В 50-е годы наблюдается спад, и, следовательно, сообщение Начальной летописи под 859 г. о сборе варягами дани вовсе не подтверждается данными нашей таблицы»{251}.

Необходимо отметить, что, рассказывая о захвате Олегом Киева в 882 г., летописец делает чрезвычайно важное замечание: «Тут Олег начал ставить города и установил дани словенам, и кривичам, и мери, положил и для варягов давать дань от Новгорода по 300 гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до смерти Ярослава»{252}. Ярослав, как известно, умер в 1054 г., то есть дань варягам для обеспечении мира регулярно выплачивалась новгородцами на протяжении более 170 лет. Как видим, нападение и сожжение викингами Ладоги никак не повлияло на уплату дани, продолжавшую поступать варягам еще на протяжении пятидесяти лет после этого события. Однако из этого с неизбежностью следует вывод, что ни новгородцы, ни автор ПВЛ не считали скандинавов варягами, поскольку в противном случае разорение такого важного торгового центра, как Ладога, с неизбежностью повлекло бы за собой прекращение выплаты дани.