Круглая костяшка счетов резко стукнула под пальцами Аракчеева.

— Выходит, впереди еще год войны? — покачал он головою.

— Да уж все идет к тому, — развел руками Багратион. — А почему? Суворов учил: пока у противника есть армия, держава не побеждена. Потому считал главным: не довольствоваться захватом территории, а громить врага до полного его уничтожения. Мы же неприятеля лишь отогнали от себя, позволили уйти на север, а там — собраться в кулак. Теперь жди: кулак тот зачнет гулять по нашим же скудоумным головам.

Аракчеев встал из-за стола, старчески, не по годам, шаркая, подошел к стулу Багратиона.

— Верю тебе, князь Петр Иванович, как самому себе верю, — ласково произнес. — Оба мы с тобою радеем об общем деле пуще всяческих личных выгод. Вот почему нам с тобою правда дороже почестей. Одна святая преданность монарху и отечеству, преданность без лести — вот наш с тобою удел. А самим нам, воспитанным в бедности, никаких благ и не надо. Изношенный мундир на плечах, зато — мундир чести.

И, снова пошаркав вокруг стула Багратиона, склонился к его уху:

— Мысли твои, Петр Иванович, весьма дельные, хотя, признаюсь, несколько островаты. Однако о нашем с тобою разговоре я непременно доложу государю.

Говоря строго меж нами, его величество и сам недоволен тем, как повел дело Буксгевден: застрял, понимаешь ли, в краю лесов, шведам же за морем — и подавно никакого урону. А первейшее желание нашего императора — так наказать свейского короля Густава-Адольфа, чтобы упал на колени и запросил пощады. Так что, полагаю, государь непременно захочет тебя видеть. Посему погоди-ка пока ехать на воды. А я тотчас дам знать, когда сам назначит аудиенцию. В Гатчину не заглянешь? Вот-вот, я так и думал: как не повидать матушку-императрицу Марию Федоровну, нашу с тобою благодетельницу!

На другой уже день государь, выслушав Аракчеева, промолвил:

— Быстр, не скрою, и действиями и умом князь Багратион. Сего у него не отнимешь. Только бы к сей резвости да иногда — понимание своего места. Небось направился теперь в Гатчину и Павловск?

— Так точно, ваше величество, — елейным голосом произнес военный министр. — Доложиться ее императорскому величеству Марии Федоровне, полагаю, первейший долг летнего коменданта Павловска.

Намек на тончайшую улыбку чуть тронул губы Александра Павловича.

— Знаю, Алексей Андреевич, природную твою доброту — выгораживаешь товарища. Только что бы ему дождаться аудиенции у меня? — И, стерев с лица подобие улыбки, про себя уже сурово добавил: «Спешил к Екатерине, торопился. — И, хмыкнув, опять про себя: — Екатерина Третья… Нет уж, тому не бывать! Замуж ее — и быстрее». — Сам возьму сие дело в собственные руки.

Последнюю фразу император вдруг произнес вслух, и Аракчеев не сдержался, чтобы не спросить:

— Ваше императорское величество изволили выразиться о ходе Шведской кампании?

— И о ней — не в последнюю очередь, — отозвался император. — Финляндия отныне будет присоединена к империи Российской. Но я не успокоюсь, пока на троне будет оставаться этот зазнайка Густав-Адольф.

И, пройдясь по ковру кабинета, вернулся от окна к столу, возле которого продолжал стоять в ожидании военный министр.

— Ты вот что, Алексей Андреевич, поторопи князя Багратиона с поездкою на воды. К осени ему следует вновь быть на театре войны. Сам ведь он полагает: не все идет как следовало быть. Вот пусть и поправляет дело.

Сквозь узкие окна королевского дворца в Стокгольме, расположенные почти под самый потолком, сочился слабый рассеянный свет. Иногда стекла, напоминавшие старую, потускневшую за столетия слюду, становились совсем черными. Это означало, что там, снаружи, бешеные порывы ветра нагоняют с моря мрачные, свинцовые тучи. И тогда сюда, в Тронный зал дворца, доносилась сердитая дробь промозглого осеннего ливня, будто кто-то на дворе палил по замку картечью из огромных крепостных пушек.

Пять или шесть генералов стояли в углу, храня гробовое молчание и не решаясь пройти на середину зала, ближе к парадной двери, из которой должен был выйти король. А порывы ветра становились все неистовее, дробь дождя все сильнее, и генералам казалось, что это плохие предвестники встречи с его королевским величеством. И лучше было бы им всем погибнуть в последнем сражении на побережье, чем позволить этому взбалмошному, грубому и деспотичному королю, не умеющему ценить воинскую доблесть истинных сынов отечества, обрушивать на их поседевшие головы град упреков.