Нелепая блажь его снохи обернулась сонмищем бед — наш убогий двор оцепенел от ужаса, люди затаились в своих темных каморках, испуганно вглядываясь в черные окна, за которыми, им чудилось, метались таинственные тени.

Однажды в канун пятницы (позднее, рассказывая об этом, мы всегда добавляли: было это в канун пятницы — верно оттого, что эту ночь положено посвящать молитве да смиренным раздумьям) Рабия-ханум посвятила ночь заботам о муже.

Она впустила в дом своего любовника и его отца, Ибрагима Пакро, провела их в комнату, где безмятежно спал старый Мухарем-ага; отец и сын, дружно работая кинжалами, зарезали его, милосердно порадев о том, чтоб старик умер во сне, ни на мгновенье не приходя в себя, не увидев в свой последний час ни жены, ни злодеев и не испытав ни страха, ни горя, а возможно, и боли. Осталось неизвестным, сделали ли они так ради него, чтоб избавить его от смертных мук, или ради себя, чтоб он не поднял крик и не осложнил дело, или ради ханум, чтоб Мухарем-ага не рассердился на нее, что отправила его на тот свет. Сорок лет прожили в мире и согласии, к чему омрачать конец! Его завернули в покрывало, чтоб не оставлять кровавых следов, затем в попону — получился тюк, взвалили на коня и отвезли в Горицу, имение аги, где и бросили в колодец. Сделав все как следует, коня поставили в стойло, а сами пошли в свою конуру над конюшней и завалились спать, изрядно уморившись — Мухарем-ага был тяжеленек.

Рабия-ханум не сразу легла почивать. Женщина она была чистоплотная и аккуратная, прежде привела в порядок комнату мужа, положила на постель новые подушки, окровавленные наволочки сожгла в кухонной печи, выкупалась, прочла несколько молитв за упокой мужниной души и села у окна ждать рассвета. Душа у нее была чувствительная, и заснуть она не смогла. Ее одолевали разные мысли; месяц, самое большее два, прикидывала она, придется подождать, пока люди позабудут Мухарем-агу, а тогда, тогда… Кто знает, какие прекрасные мечты лелеяла эта отважная женщина, ради любви не пощадившая своего мужа.

Мое дело сторона, но тем не менее мне очень хотелось бы знать, о чем она думала, коротая эту знаменательную ночь. Думала ли она о долгих годах, прожитых с Мухарем-агой, вызывала ли в памяти все дурное, пережитое с ним, ненавидела ли она его раньше, раскаивалась ли, боялась ли, как бы не обнаружилось содеянное, думала ли, что это ее собственный муж и она вольна поступать с ним так, как ей заблагорассудится, или радовалась, что сбросила камень с шеи, вырвалась из тюрьмы, смела последнюю преграду на пути в новую жизнь? Или мечтала об этой новой жизни, обещавшей ей все то, что, казалось, уже давно ушло в прошлое. Снова забирали силу чары любви. И в ее воображении вставал любимый, писаный красавец, ради нее готовый на убийство. За такую любовь, за такое счастье чего не сделаешь, шептала, верно, обезумевшая женщина, судорожно цеплявшаяся за усыхающую жизнь.

На другой день служанке, которая приходила утром, а уходила вечером — ханум не терпела, чтоб чужие люди ночевали в доме,— она сказала, что Мухарем-ага уехал в поместье, в Брезик. То же повторила она и приказчикам, когда те пришли за ключами от лавки, и добавила, чтоб вечером принесли ей всю выручку, снова проявив решительность, деловитость и предусмотрительность.

Еще через день крестьянин из Горицы, по имени Мисирлия, в поисках воды — все родники в округе высохли — заглянул в колодец Мухарем-аги и вначале учуял, а потом и увидел труп Мухарем-аги и как ошалелый побежал в суд, где и рассказал, как нашел то, чего не искал, и что предпочел бы найти воду, а не мертвого Мухарем-агу — и ради Мухарем-аги, добрый был человек, и ради скотины — не знаешь, что с ней и делать, подыхает от жажды.

Весь наш двор сразу понял, кто убийцы, да и у властей не было сомнений. Пакро и Рабию-ханум арестовали, и они тут же признались.

Отец и сын заявили, что зла на Мухарем-агу они не держали, но другим путем нельзя было завладеть его деньгами, а что касается убийства, то тут, как на войне, бросаешься в бой — и либо погибаешь, либо остаешься жив, но на этот раз никому не повезло: ни Мухарем-аге, ни им — как с войны вернулись, ни в чем им удачи нет, вот и сейчас тоже.

Рабия-ханум сохраняла полное спокойствие. «Виноваты судьба и любовь»,— сказала она, не сводя глаз с молодого Пакро. Пожалуй, она, как это часто бывает, и впрямь не понимала своей вины.

Ее раздели донага и отхлестали мокрыми веревками, а потом, полумертвую, повесили. (Ночью я просыпался весь в поту от жутких снов, мне представлялось ее старческое тело и задубевшая увядшая кожа, покрытая кровавыми рубцами.)

Отца и сына удушили — тем и завершился их последний бой.

Странно, что убийцы не пытались скрыться, ведь могли воспользоваться суматохой, поднявшейся, когда сердар Авдага с двумя стражниками неожиданно обнаружили в их конуре неизвестного вооруженного человека. Человек бросился бежать вниз по лестнице, за ним кинулись, а они себе спокойно ждали, пока уляжется вся эта сумятица и их поведут в крепость. О незнакомце они заявили, что знают его по Белграду, что он пришел прошлой ночью и собирался пересидеть у них некоторое время, про убийство они ему ничего не сказали, не желая отдавать себя ему в руки.

Был полдень.

Был полдень.

Как обычно, я возвращался домой к незаработанному обеду, усталый от тщетных усилий разбить замуровавшую меня стену. Я уже привык искать и не находить, первое зависело от меня, второе — не знаю от кого, себя мне не в чем было упрекнуть, и я не мог злиться на то, что меня не берут. Когда-то в сердцах я грозил ненавистью, но не было ее в моей душе. И сейчас нет. И слава богу.

Будь у меня другой характер, относись я к жизни как к наказанию, я бы озлобился, опустился, спился, превратился в брюзгу, ополчившегося на весь мир.

Не могу. Наперекор всему живу, как живут прочие люди, не отмеченные моим клеймом, радуюсь и огорчаюсь, как все, радуюсь, сталкиваясь с добрыми людьми, хоть иной раз они и поступают дурно, огорчаюсь, встречаясь с людьми злыми, от которых редко увидишь добро, и чувствую себя счастливым, потому что у меня есть любимая жена, она скрашивает мою жизнь и носит моего ребенка. С ребенком нам, правда, станет труднее, но как-нибудь да перебьемся.

Вот одна из загадок нашего мира: столько людей живут неизвестно на что и неизвестно как, а никто еще с голоду не умер! Конечно, не дело встречать нового человека утешением, что с голоду он не умрет, но ведь не всем обязательно предназначена злая доля, всегда можно надеяться на лучшее.