Свои беды я так и не сумел переплавить в мировую скорбь или построить на них глубокомысленную философию. Я родился на свет, как и большинство людей, не для великих дел и совсем о том не жалею.

В меру своих сил я человек честный, зла никому не желаю, людей хотел бы больше любить, чем жалеть, и судьбу молю лишь о том, чтоб меня миновало то, что меня не касается.

Не умолил.

В тот день я возвращался к единственному месту в мире, которое всецело принадлежало мне, в руках у меня была гвоздика — я подобрал ее на улице, смятую и пыльную, ополоснул у чесмы, расправил лепестки, предвкушая, как обрадую Тияну маленьким подарком.

Войдя с палящего солнца в темную подворотню нашего двора, я увидел незнакомца, опрометью скатившегося с лестницы дома, где жили Пакро; вбежав в конюшню, он вывел коня и на скаку вскочил на него. Стражник ринулся было ему наперерез, но тут же отпрянул, и правильно сделал — конь сбил бы его с ног наверняка.

Конь несся в узкую подворотню, всадник, пригнувшись к седлу, вытаскивал из-за пояса пистолет.

Я вжался в стену, благодаря бога за то, что я худой и тонкий и, может быть, уцелею. Но сразу позабыл про конский топот и пистолет, так как со двора вдогонку беглецу затрещали ружья, и мне стало страшно, что в этом сведении счетов пострадавшей стороной буду лишь я, хотя все это меня никоим образом не касается. Пули свистели перед моим носом, пролетая, как невидимые шмели, но не задевая ни меня, ни всадника. И никогда я еще так не радовался чужой неумелости, разумеется не из-за всадника, а из-за себя.

Стражники помчались к воротам, пытаясь наверстать упущенное, но сердар Авдага окликнул их, и они вернулись. Наверное, побоялись, чтоб и Пакро не сбежали.

На моих глазах скрылся неведомый всадник, на моих глазах стражники пошли за убийцами, я понимал, что все кончилось, и все-таки стоял, пригвожденный страхом к щербатой стене.

Мне было стыдно за то, что я так растерялся — от страха кровь в жилах застыла, но об этом я подумал позже, в ту минуту мне было не до стыда. Что вы хотите? Кому охота погибать?

Оторвавшись от стены, защищавшей меня с той стороны, откуда опасности не было, я вошел во двор.

Отец и сын Пакро стояли на лестнице, а стражники поднимались к ним, чтобы свести их вниз, словно те сами не умели ходить.

Почему они не убежали?

Незнакомец убежал. Судьба обошлась с ним круто, она ввергла его в круговорот событий, не имевших к нему отношения и тем не менее грозивших ему погибелью (какая-то вина за ним, наверное, была), но он пренебрег судьбой и разорвал цепь случайностей, уже готовую затянуться у него на шее.

Надо будет на досуге додумать это до конца.

Авдага понуро стоял посреди двора.

— Вот не хотел соврать,— сказал он мне, когда я подошел ближе.— А скольких бед можно было бы избежать!

Неужто на меня хочет взвалить вину?

Говорит хриплым голосом, скорее печально, чем укоряюще.

Что за чушь! Вот уж не подозревал, что и ложью можно пресечь зло!

Ну а не случись беды? Было бы стыдно, что солгал, было бы неловко перед невинными людьми, которым ты за здорово живешь причинил зло.

Сердар Авдага в каждом видит преступника и часто оказывается прав. Я никогда и никого не подозреваю в преступлении и тоже прав. Все предотвратить невозможно. Если всех людей запрятать в тюрьмы, преступлений не было бы. Но и жизни тоже. Я не терплю злодеяний, но предпочитаю жизнь, пусть и не безгрешную, сплошному кладбищу.

Но что ему сказать, когда мне и самому все это ясно не до конца. Да и он, потрясенный смертью брата, новым кровавым подтверждением его дурного мнения о людях, не в состоянии воспринять иного резона, кроме резона ненависти.

И я сказал, искренне ему сочувствуя:

— Жаль, Авдага. Право, очень жаль.

Авдага молча двинулся за стражниками, которые вели убийц.

И тут ко мне подбежал взволнованный Махмуд Неретляк:

— Ты что, не слышишь, зову тебя, зову!

— Что такое?

— Теперь уж все хорошо. Тияна выкинула.

— Что ж тут хорошего, несчастный!

— Конечно, нехорошо, но могло быть хуже.

— А Тияна?

— С ней женщины.

Я помчался домой; когда я входил в подворотню, в руках у меня была гвоздика — думал доставить Тияне маленькую радость, сейчас ее не было, видно, давно выронил, глядя на чужие беды и не подозревая о своей.

Махмуд сбивчиво рассказывал, как пришел ко мне, как у Тияны начались схватки и он побежал звать соседок, и как его выставили из комнаты, и как он увидел меня во дворе и стал звать, а я разинув рот смотрел на то, до чего мне никакого дела нет, и ничего не слышал, а может, это и неважно — пожалуй, и меня, как его, бабы выгнали бы.

— А чего ж ты за мной не пошел?

— Боялся под пули попасть.

Я постучал, соседка приоткрыла дверь и сказала как отрезала:

— Подожди!

Мы ждали: я — глядя на дверь, за которой мучилась Тияна, Махмуд — во двор, в который не решался спуститься, опасаясь стрельбы.