«Ты будешь только мешать», — услышал он голос Трикси. Но он бывал ей нужен, еще как. Трикс пыталась убежать от него, но всякий раз убеждалась, что он ей нужен.

Слингер помолчал и заговорил медленно, обдумывая каждое слово:

— Лос-Анджелес опасное место. Ты можешь нанять меня. Я профессиональный стрелок. Я смогу тебя защитить.

— У меня есть мои воины.

— Им нельзя убивать. Они боятся полиции. Так?

Она не ответила.

— Я не боюсь полиции, — сказал Пепел. — И я не стану задавать вопросов.

Взгляд Игуаны не изменился. Жрица ждала еще чего-то, но стрелок и так предложил больше, чем собирался.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Может быть, я снова в тебя поверю. Иди за мной.

Бессмертная Игуана проскользнула мимо. Пепел обернулся, но верховная жрица уже покинула комнату.

Самые верхушки акаций слегка порозовели, но в дворике было темно и сыро, как на дне колодца. Игуана шагала вперед, не обращая внимания на холод. В утреннем воздухе сильно пахло фикусом. Жрица неслась вперед так быстро, что стрелок едва поспевал за ней. Вместе они протиснулись во внутреннюю дверь и вышли в фойе мотеля.

У конторки Бессмертная Игуана споткнулась о вздутую половицу и пронзительно вскрикнула. Жрица запрыгала на одной ноге, прикусив губу и протяжно стеная. Пепел хотел помочь ей, но Игуана грубо отпихнула его.

— Меня увидят воины, — сказала она. — Нельзя, чтобы ты меня вёл.

— Воины? — переспросил слингер. Он подошел к окну, забранному складными шторами, и заглянул в щель между жестяных полосок.

По стоянке бродили индейцы. Ночью, под раскаты грома и шум ветра, их мотоциклеты съехались отовсюду, — не меньше двух дюжин, а может статься, и трех.

Звякнул колокольчик. Пепел оглянулся. Бессмертная Игуана отодвинула парадную дверь и терпеливо ждала его у порога, оранжевая в слабых лучах рассветного солнца. Стрелок вздохнул и последовал за ней.

Мотерос толпились небольшими группами у костров, усеявших все просторное поле стоянки. Некоторые из них даже сидели, хотя гудрон был еще слишком холоден. Полуголые механики тоже были здесь — они шмыгали туда и сюда, не обращая ни на кого внимания, таскали воду и деготь в кожаных бурдюках, заправляли машины горючим. Некоторые из них готовили; некоторые — поддерживали костры, швыряя в них клочья старых афиш и обломки деревянной мебели. Отовсюду пахло маисом, какао и диковинными южными пряностями. Из каждого второго мотоциклета орало радио, настроенное в унисон на одну общую радиостанцию.

Замечая верховную жрицу, ацтеки расступались и строились в ряд. Механики, напротив, быстро склоняли бритые головы и кидались дальше по своим делам. Те водители, что еще не успели заглушить мотор, торопливо спешивались и тоже становились в две шеренги.

У центрального костра в компании нескольких увальней красовался Ревущий Буйвол. Заметив Игуану, он обернулся, поставил чашу с какао на гудрон и убрался с дороги. Позади него на коленях стоял Пако. На шее мексиканца красовался строгий ошейник, мешавший ему сидеть ровно и вертеть головой. По скуле торговца сбегал узор из нескольких мелких ран. Его растертые запястья были связаны кожаным ремнем, но в остальном Пако был невредим. Рядом с ним расположилась высокая машина-клетка на трех колесах.

Слингер подался назад, но ему на плечо легла твердая рука Игуаны.

— Убей его, — сказала жрица. Что-то холодное ткнулось Пеплу в ладонь.

Он запоздало понял, что кобура пуста. Бессмертная Игуана совала ему в руку его собственный револьвер. В барабан Кочерги был заряжен один-единственный патрон — остальные исчезли. Стрелок покосился на жрицу.

— Зачем? — спросил он.

Мексиканец смотрел на него, тяжело дыша. Сквозь прутья клетки за спиной Пако пробивались лучи восходящего солнца. У горизонта розовой стеной клубилась дорожная пыль.

— Не задавай вопросов, — сказала Игуана. — Убей его.

Всё новые и новые мотоциклеты стекались к мотелю одной широкой лавиной. Пепел стоял над торговцем, сжимая в руке револьвер, а машины прибывали и прибывали, одна за другой, по три, по четыре, — не меньше двух сотен, а может статься, и трех.

С высоты орлиного полета мотель напоминал три бурых кирпича, едва различимых в поблекшем к осени, но всё еще зеленом океане прерии. Ржавый полумесяц, остов большого колеса обозрения, простирался вверх пускай не на милю, но на сотню-другую футов как минимум. Стоянка лежала у его подножия как серое лоскутное пончо. Костры ацтеков раскинулись по ней неровным веером, и муравьи-мотоциклеты сновали туда и сюда, прибывая и отбывая. И всё равно с такой вышины, из самой верхней гондолы полуразрушенного ярмарочного колеса, звук моторов был едва слышен. Вся копоть, музыка и запах жженого какао остались далеко внизу. Воздушная тюрьма имела свои недостатки: карабкаться сюда было неприятно, и поначалу слингера мутило от непрерывного колыхания, но спустя полдня он перестал замечать его. Небесный покой был абсолютным, и к вечеру Пепел даже слегка начал жалеть, что по смерти никто не возьмет его в рай.

И куда, черт возьми, подевался индеец?

Стрелок осторожно выглянул наружу. Неподалеку от трех кирпичей мотеля угадывались очертания городка Фонтейн — там полуобвалившеяся каменная ратуша, здесь шпиль колокольни, терявшийся в траве словно длинная белая кость. На месте бывшей ярмарки до сих пор уцелела прогалина, истоптанная и много раз перепаханная колесными машинами. А вот гоночный котлован можно было узнать лишь по кустам терновника, густо заселившего эту просторную низину. Крыло мотеля, где остановилась Игуана, разыскать было нетрудно — его крыша терялась в зарослях одичавшего фикуса. Бессмертная Игуана не показывалась на пороге мотеля ни разу, а значит, скрывалась где-то там, укрывшись в своем гнезде между корней.