— …вещи, что радуют богов, кроме жизни, — закончил Пепел за нее.

Игуана потянулась к нему, норовя снова укусить за губу, но стрелок не дался ей.

— Ты хорошо знаешь мой народ, — сказала она.

— Я был помолвлен с одной из вас, — ответил он. — Значит, жрецы потребовали…

Стрелок опять коснулся ее щеки.

— Они попросили убить ребенка.

— Что? — Пепел отнял руку.

— Они попросили убить ребенка, — повторила Игуана. — Ты с ним знаком. Ему тогда было пять, а теперь двадцать. Я назвала его заново. Ревущий Буйвол. Тебе нравится такое имя?

Слингер подобрал бутылку.

— Очень, — сказал он, глотнул вина и поморщился.

— Ты знаешь, что я родила троих детей? — сказала жрица. — Их всех забрали.

— Кто?

— Опекунская служба.

Пепел отхлебнул еще вина.

— Мои соболезнования, — сказал он.

Игуана отобрала у него бутылку и отставила ее в сторону. Потом наклонилась к слингеру и прошептала ему в ухо:

— Ты знаешь, чего я хочу?

— Чего? — спросил Пепел.

— Чтобы кто-то сделал мне еще.

Слингер поднял брови, отстранился и посмотрел на нее.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Только пообещай мне.

— Что? — Игуана обняла его за шею.

— Что не смоешься сразу после.

— Обещаю.

— И хватит кусаться!

Она засмеялась и снова укусила его.

— У тебя мой ключ, — сказала жрица. — Если я буду плохо себя вести, ты отведи меня наверх и запри в темноте навсегда, чтобы я плакала и просила у тебя прощения.

Когда-то на крыше мотеля росли в кадках фикусы. С тех пор кадки развалились, и корни растений проросли вниз, полностью захватив потолки и стены в свою узловатую сеть. Комната Игуаны была похожа на полянку среди джунглей. С растрескавшегося потолка, оплетенного корнями, свисал древний вентилятор со встроенным светильником в абажуре. Медная бирка на шнурке вентилятора гласила: «0110», а лампа в его жестяном плафоне смахивала на пузатую медицинскую банку. Толстая спираль горела внутри нее, заливая комнату-поляну тяжелым медным сиянием. Три лопасти вентилятора медленно вращались, поскрипывая в направляющей канавке и отбрасывая три продолговатые тени. На полу комнаты лежал старый матрас с пружинами, в большинстве торчавшими наружу. В углах из-под пола пробивались сорняки, захватившие весь нижний этаж. У изголовья постели стоял увесистый древний радиоприемник с медными рукоятями. Ацтеки, как известно, не умели обходиться без радио.

[ФОН] /// I Appear Missing /// QUEENS OF THE STONE AGE

Клак! Не отводя глаз от стрелка, Игуана протянула руку и включила приемник. Она потянула за номерную бирку на вентиляторе — клак! Тот отключился и постепенно умолк. В комнате стало темно и тихо — только бубнило радио у изголовья. и пыль оседала в мерцающем свете единственного окна, густо оплетенного корнями. По ту сторону окна затевалась буря.

Пепел опустился на матрас, увлекая Бессмертную Игуану за собой. Жрица уселась на него сверху, зажав его бедра между своих твердых коленей. Холодные пальцы Игуаны скользнули по груди слингера, расстегивая и распутывая одежду. Губы жрицы касались его кожи здесь и там, в самых неожиданных местах, но именно так, как ему хотелось. Жрица была искусна в постели. Пепел тонул в ощетинившемся пружинистом ложе. Пьяный от вина, запаха полыни и чужих прикосновений, стрелок погружался всё глубже в тягучую безмятежность. Впервые за много лет ему хотелось запереться с женщиной в одной комнате и долго не выходить наружу.

Она покинула его на миг, чтобы стащить поношенную городскую футболку. Обнаженное тело Игуаны изогнулось над слингером в призрачном воздухе комнаты, озаряемое сполохами далеких молний. Цифры на бирке мерцали в их пурпурных отблесках. Стрелок потянулся и включил лампу — клак! Лопасти пришли в движение, и длинные тени снова закружили меж корней, раз за разом набирая обороты.

Бессмертная Игуана склонилась над ним — черный силуэт между трех изменчивых колонн пыльного света. В одной руке жрицы блестело тонкое лезвие. В другой — такое же тонкое острие.

— Так и знал. — сказал Пепел. — Зачем?

Горячие пальцы жрицы коснулись его шрамов и ссадин, тронули хитрый рождественский узор на плече.

— Прости меня, — сказала Игуана. — Я увидела эти… и вот эти… я подумала, тебе такое нравится.

— Что за беда с вами, ацтекские девочки, — пробормотал он.

Бессмертная Игуана тихо рассмеялась.

— Любой женщине нравится смотреть, как страдает красивый мужчина, — сказала она. — Спрашивай у своих подруг, если не веришь мне.

— У меня нет подруг, — ответил слингер. Палец Игуаны скользнул по его плечу, тронул яремную вену и проследовал по ней до подбородка.

— Могу тебя побрить, если хочешь. — Игуана снова рассмеялась.

Пепел откинулся назад. Ложе больно кусалось под их удвоенным весом, но в то же время казалось мягким, будто трясина. Слингера это полностью устраивало. Вытянув руку, он потянул за шнурок — клак! — и комната снова погрузилась во тьму.

— Брось лезвие, — сказал Пепел. — Иглу оставь.

Он всё-таки лишился рассудка, пусть ненадолго, и лишь потому, что Игуана приложила к этому все усилия. Она натерла его раны каким-то острым индейским бальзамом, потом сунула пальцы ему в рот. Смесь горела у Пепла на языке, и всё его тело пронизывали нити приятного жара. Вслед за каждым уколом булавки Игуана присасывалась к нему губами и превращала источник боли в очаг наслаждения. Сама она тоже пьянела всё больше, от вина, от бальзама и от крови.

Когда слингер взял ее, жрицей овладело настоящее безумие. Она то вырывалась и царапалась, то целовала Пепла взахлеб и требовала сделать ей больно, то кляла его по чем свет и запрещала прикасаться к ней. Когда слингер, доведенный до исступления, уже готов был сделать Игуане ее ребенка, она обвила Пепла ногами и замерла, не давая ему шевельнуться. Тогда он и потерял над собою власть. Стрелок ударил ее, повалил на спину и закончил дело в несколько резких движений, сгорая от постыдного наслаждения.