— Вот только не надо мне заливать в уши всю эту религиозную чушь. Если бы ты не отрекся от своего имени, то повстречался бы с палачом на Тетрадоне. Ты просто спасал свою шкуру, вот и вся причина! А теперь я смотрю на тебя и радуюсь, что заключение здесь оказалось вовсе не такой безделицей, как ты думал. Скажи, сколько раз ты уже пожалел, что не сделал тогда другой выбор?

— Много, сынок, много. Было время, когда я думал, что по глупости продал себя в рабство, да еще сделал это за такую малу цену. Но теперь я вижу ясно, и понимаю, что почти даром получил огромные блага.

— Это так ты себя убеждаешь? Стараешься поверить, что не зря променял свободу на эту конуру?!

Старик слегка повернул голову, Томэ показалось, что на бескровных губах мелькнула улыбка.

— Что ты знаешь о свободе, сынок? Наверное, ты полагаешь свободным себя? Будь осторожен, Томэ. Ты в заблуждении, опасном заблуждении. Стоит ему поддаться, погнаться за призраком того, что тебе кажется свободой, и сам не заметишь, как окажешься в рабстве у истинного правителя мира сего. Тут приставит он к твоей душе жестоких надсмотрщиков, заставит месить глину, обжигать кирпичи, и возводить бесконечные города тьмы.

— Ты даже понятия не имеешь, как я жил все эти годы, в каком дерьме барахтался, а теперь сидишь здесь и рассказываешь мне сказки с намеком? Хотя, конечно, я никогда не стоил твоих беспокойств.

Томэ пожалел об этих словах, едва они прозвучали. Это было так по-детски, словно он до сих пор чувствует себя брошенным ребенком. Сразу за смущением пришел гнев, кровь застучала в висках. Какое право имеет этот липовый святоша смотреть на него свысока?!

— Обида, — проговорил старик, — она все еще мучит тебя. Мне жаль. Я знаю, ты не поверишь, но мне действительно очень жаль. Я мог бы сейчас упасть тебе в ноги и со слезами просить прощения, но это не поможет твоей боли. Ничего не поможет, пока ты не поймешь одной вещи.

Томэ одним движением оказался возле старика, его пальцы сдавили худое горло.

— Зато мне поможет, если ты прекратишь кривляться. Все чего я хочу, так это раскроить твою башку о ближайшую стену. Если не веришь, можешь спросить своего бога. Я сдерживаюсь, так только потому, что для меня кровное родство не пустой звук.

Ярость душила его так же, как он сейчас душил старика, тело горело и дрожало, будто в лихорадке. Ему хотелось причинить такую боль, чтобы отплатить за все года страданий. Он с наслаждением убил бы дюжину раз. Пусть, пусть, даст ему хоть малейший повод…

Грудь старика задрожала под рясой. Томэ с изумлением понял, что отец смеется. Он ослабил хватку на дряхлой шее.

— Что? Я тебе кажусь смешным?!

— Мой бедный сынок. Как ты думаешь, кто из нас двоих на самом деле боится смерти?

Дрожащий огонек светильника отражался в полупрозрачных глазах, во взгляде отца читалось неподдельное спокойствие и чуть заметное сожаление. Томэ понял, что снова проиграл.

Его руки бессильно упали с отцовской шеи, скользнули по жесткой рясе и задержались на плечах. Пальцы, даже сквозь ткань, чувствовали острые кости. Когда-то отец казался ему великаном, могучим и несокрушимым. Теперь его тело больше походило на высохшую оболочку сброшенную насекомым.

— Что с тобой случилось, отец? — прошептал он.

— Я просто позволил вещам идти своим естественным чередом. Поверь, это совсем не так страшно, как можно подумать.

Томэ неловко отодвинулся от отца и уставился в пол. Ему не хотелось больше встречаться с ним взглядом.

— Тебе нужно понять, сынок. Ни один человек не может спасти другого человека. Это никому не под силу.

— Если я вытащу тонущего на берег, значит это ли, что я пытаюсь подменить собой бога?

— Все же мы понимаем друг друга лучше, чем я наделся. Или боялся. Будет лучше, если ты сам подумаешь над своим вопросом. Познать себя человек тоже может только сам.

Томэ промолчал, кажется, отец и не ждал ответа. Они неподвижно сидели на полу, друг напротив друга, пока светильник не начал тускнеть. Через маленькое, похоже на бойницу, окошко под сводом, пробился первый солнечный луч.

Рассвет.

Томэ, встал, растер затекшие ноги и, не оглядываясь, подошел к двери. Голос отца догнал его у самого порога.

— Никому не под силу спасти другого. Это очень больно, но это нужно понять. Я могу сказать тебе только одно. Если у человека нет способности к добру, он должен внимательно следить за собой, чтобы не измениться к худшему. Уже этим он принесет себе немалую пользу.

Не поворачиваясь, Томэ кивнул. Он сам не знал, что означало это движение. Вряд ли согласие со словами, которые он не успел осознать. Скорее просто, показал, что услышал их. Ведь так принято в семьях?

Все еще размышляя об этом, он выскользнул их кельи.

В коридоре было по-прежнему тихо и безлюдно. Похоже, кельи отшельников действительно были не самыми популярными местами храма. Он подошел к заветному порогу и остановился. Что если рогатая тварь все еще поджидает где-нибудь за углом?