Шрифт:
Стэнтон ее понимал. Вспомнились имена, высеченные на стене университетской часовни, городских мемориалах, деревенских крестах. Сколько добра сотворили бы эти юноши, останься они в живых? Сколько зла предотвратили бы? А в Германии? И в России? Если б все эти потерянные поколения уцелели, они бы встали на пути посредственностей и нравственных банкротов, которые вылезли из крысиных нор и увели свои нации в абсолютное зло. Чего достигли бы эти страны без разрушительного катализатора индустриальной войны?
– Вы правы, – сказал Стэнтон. – Ваши доводы неотразимы. 1914-й стал годом истинной катастрофы. Значит, вы ответили на вопрос Ньютона. И стали разбирать бумаги дальше. Что вы нашли?
– Ряд из четырех чисел.
– Ряд чисел?
– Да, результат длинного и сложного уравнения. Три века назад Ньютон выписал их на клочке бумаги и запечатал в отдельном конверте. Вот этот ряд: один, девять, один, четыре.
– 1914?
– Верно.
– Исаак Ньютон предсказал Великую войну?
– Не смеши! Как бы он это сделал? Он не гадалка! Он математик, ученый, который имел дело с эмпирическими доказательствами. Эти цифры он получил не через мистическую околесицу в духе Нострадамуса. Он сделал математический расчет.
– Что-то я не пойму, профессор. Согласен, 1914-й – год огромного исторического значения, но каким боком тут математика?
– Всему свое время, Хью, всему свое время. – Маккласки осушила чашку и хрустко потянулась. – Пока что хватит. Я должна вздремнуть. Завтраки с выпивкой теперь меня смаривают.
– Минуточку, нельзя же просто…
– Я поведала тебе все, что имела сказать. Дальше эстафету принимают мозги поумнее. Не волнуйся, после службы все разъяснится.
Маккласки направилась в спальню.
– Чего? – удивился Стэнтон. – Какой еще службы?
– Нынче сочельник, Хью. Рождественская служба в университетской церкви. Ее не может пропустить даже отпетый атеист вроде тебя.
6
– Бейим, бейим, дурун! [5]
Стэнтон обернулся – его окликала мусульманская девочка, которую он спас из-под колес автомобиля. Она что-то тащила. Его рюкзак.
Он забыл свой рюкзак.
Рюкзак!
5
Господин, господин, обождите! (тур.)
Надо же быть таким идиотом!
Большую часть денег и снаряжения он оставил в гостиничном номере, с собой взял пистолет, ноутбук, очистители воды, антибиотики и новейший хирургический набор. Чтобы возместить потерю, ждать пришлось бы лет сто. А он чуть было не ушел без рюкзака.
Конечно, он не в себе, но все равно это недопустимый промах.
Позволить чувствам затуманить сознание, забыть о необходимом снаряжении – непрофессионально, это грубейший ляп солдата на задании. Если на то пошло, он вообще не должен был вмешиваться. Во-первых, еще неизвестно, чем аукнется спасение семейства, которому была предначертана смерть, а во-вторых, он сам мог погибнуть под колесами машины и его миссия закончилась бы, еще не начавшись.
Но, увидев бездонно темные глаза маленькой турчанки, которая пыхтела, но тащила рюкзак, ее широченную улыбку в обрамлении непомерно больших серег и водопада угольно-черных волос, Стэнтон не пожалел, что поддался инстинкту. Где-то в недрах пыльного города существует отец девочки, который не изведает доли живого мертвеца, доставшейся Стэнтону.
С виду неподъемный, рюкзак из мембранной ткани, декорированной под парусину и старую кожу, был не так уж тяжел. Сияя щербатой улыбкой, девочка протянула его Стэнтону. Хью взял рюкзак и отвернулся. Не было сил что-нибудь ей сказать и даже смотреть на нее. Хоть смуглая, темноглазая и черноволосая, она все равно очень напоминала Тессу.
Стэнтон быстро покинул мост. Сойдя с широкой современной магистрали, он нырнул в дебри старых улиц и переулков на южной стороне Золотого Рога.
Голова кружилась не только от недавнего происшествия, но и всей невероятной ситуации. Старый Стамбул, сказочный город на холме. Древняя душа Турции. Ворота на Восток, место встречи двух сторон света, где двадцать шесть веков в каждом диком вопле и тайном шепоте бился пульс истории. Где столетиями звучала прелестная музыка, скрежетали мечи, рявкали пушки, а поэты сочиняли сказки о любви и смерти. Армии приходили и исчезали. Церковь превращалась в мечеть, потом мечеть уступала место церкви и вскоре вновь вытесняла ее. А жители Стамбула занимались своими делами, вот как сейчас. Ни сном ни духом не ведая о появлении чужестранца, самого необычного за всю долгую городскую историю.
Стэнтон проникся романтичностью момента. Он пробирался мимо гор зловонного мусора, оступался на шатких неровных камнях, уложенных в мостовую во времена султана Сулеймана Великолепного, обходил своры злобных собак, что рылись в отбросах торговых лавок, тянувшихся вдоль улочек. Темные мрачные лестницы ныряли в прогалы между осевшими домами, поднимались к неприметным дверям и убегали в вонючие промозглые подвалы. Но иногда озорно приводили к благоухающим садам. Кэсси непременно в них заглянула бы.