Голос у нее такой громкий, тембр настолько своеобразный, что, хотя громкая связь не включена, слышно каждое слово.

– Ого! – говорю я. – Ладно, спасибо, что позвонила.

– Ого – и все? Больше тебе нечего сказать? Ну ты даешь!

Я смотрю на Черил – она слушает.

– Да, это для меня большое облегчение, и мне интересно услышать еще что-нибудь. Не то чтобы я тебе не верил, но все же проверю по другим источникам.

– Ну уж как хочешь, – говорит она и вешает трубку.

– А это гигантское облегчение, – говорит Черил. – Мне теперь намного лучше.

– Почему?

– Потому что ты не тот человек, который это сделал, – ухмыляется она.

– А ты думала, что это я?

– Нет, это ты думал, что это ты.

– Отчего ты так решила? – спрашиваю я, чувствуя себя как-то странно раскрытым.

Черил закатывает глаза.

– Вот это я и люблю в мужчинах: прозрачные, как стекло, – говорит она. – Кстати, ты к ней очень неровно дышишь. Она может так не думать, и ты можешь так не думать, но я это знаю.

– Ты все еще хочешь зайти в «Мейсиз»?

Она мотает головой:

– Резервирую до другого раза.

На день рождения я покупаю Джорджу айпад, загружаю в него фотографии детей и музыку из дома, потом отсылаю вместе с солнечной зарядкой по адресу на карточке Уолтера Пенни.

«С днем рождения, братик!»

Я записываюсь на уроки испанского в местной Casa Espa~nola. Кроме меня, в группе еще менеджер из «Макдоналдса», владелец фирмы ландшафтной архитектуры и женщина, которая «удачно вышла замуж» и хочет лучше объясняться с «прислугой».

Звонит медсестра из школы Эшли:

– Повода для волнения нет, но… у Эшли кожная инфекция, мы поговорили с доктором Фауст и хотим получить ваше разрешение на курс антибиотиков.

– Конечно, – отвечаю я. – Что-нибудь еще я должен сделать?

– Не прямо сейчас, – загадочно произносит сестра.

Когда потом мы разговариваем с Эшли, я про инфекцию не спрашиваю. Мы обсуждаем «Ромео и Джульетту» и работу, которую Эшли должна написать про мыльные оперы.

– Там все хорошо, – говорит она. – Я смотрю с часу до трех дня и делаю заметки. Работаю над статьей о нарративе мыльных опер как современного театра, разыгрываемого публично, – площадь ТВ похожа на театр.

– Звучит замысловато, – говорю я.

– Ага, – соглашается Эшли. – Тут штука в том, что задания подгоняются под интересы ученика, ну, типа, если ты чем-то интересуешься, так можно же далеко пойти, по-настоящему? В смысле, вот это задание – оно, типа, уровня восьмого класса.

К концу разговора она говорит:

– Тут тебе должно письмо прийти в почту, так я лучше тебе немножко расскажу, чтобы ты знал, как все на самом деле. – Она переводит дыхание. – Это никакой не «тату-клуб» был, просто мы друг другу набили самодельные татушки, ничего страшного, но потом другие девочки ходили в город на уик-энд и набили себе настоящие. А тогда Джорджия из моей группы решила, что наши должны быть нарочно уродливые и шрамовые-шрамовые. Посмотрела давние традиции шрамовых татуировок, и потом мы втроем выполнили этот ритуал и втерли себе в раны землю из компоста, и вот так у меня получилась инфекция. Это совсем не я придумала. А родители, которые узнали про наши «клубы», перепугались жутко, и вот теперь посылается письмо, что никаких новых татушек ни у кого чтобы не было, ни у школьников, ни у учителей, ну, и всякое бла-бла-бла.

– А что у тебя было на татуировке? – спрашиваю я.

– Единорог, – отвечает она так, будто иного и быть не могло.

Весь вечер я сижу у телевизора, как приклеенный. Рассказ Аманды об убийце Хизер Райан подтверждается. Родители опознали человека, который купил ее кровать, у него в машине нашли дневник Райан и пряди ее волос.

Готовясь притвориться библиотекарем, интересующимся судьбой книги, которую Аманда взяла на дом, я звоню ей. Трубку берет мать.

– Добрый вечер, я звоню Аманде по поводу ее абонемента. Она дома?

– Одну минутку.

– Кто там? – слышу я голос Аманды.

– Твой муж, – отвечает ей мать.

– Да? – озадаченно спрашивает она.

– Что сегодня было на ужин?

– Я отклонилась от плана, подала им средовый вместо вторничного. Просто посмотреть, заметят ли. Куриные палочки с макаронами и сыром. И даже ухом не повели, только отец сказал: «Мы желаем настоять, чтобы на десерт было коричное печенье». «Разумеется», – ответила я, хотя собиралась подать бисквитный пирог. Я легко перестраиваюсь.

– У меня идея: давай поставим палатку на дворе у твоих родителей – для ночевки.

– Чтобы они там ночевали?

– Нет, мы. Мы тогда сможем вместе спать, в палатке.

– Никогда не спала на улице.

– И я тоже.

– Мне всегда страшно было.

– Даже во дворе?

– Мы с сестрой как-то набрались храбрости и пошли с фонариками и майонезными баночками, набитыми светляками. Но как только стало темно по-настоящему и начали гаснуть огни в доме и вокруг, я жутко испугалась, и мы побежали домой.