Перед тем как окончательно заключить столь существенное финансовое соглашение, я чувствую себя обязанным согласовать его с Хайрэмом П. Муди. Объясняю ситуацию, насколько могу, собираюсь сказать, что доволен этим соглашением – и вообще думаю, что отлично справился.

– Они вот так вот выкладывают четверть лимона баксов? – спрашивает он с каким-то веселым недоверием.

– Очевидно.

– На каких условиях?

– Я согласился не раскрывать информацию об инциденте.

– Это значит, вы не будете выдвигать обвинения?

– Не хочу, чтобы ребенка еще таскали.

– А что было на самом деле, вам известно? В смысле, если они готовы выложить двести пятьдесят, нельзя не задуматься, все ли они сказали. Например, у этой женщины могла быть венерическая болезнь.

– Если есть информация, которую они намеренно скрывают, то проблема окажется серьезнее, но у меня чувство, что они просто раздосадованы и волнуются о своей репутации. Когда я получу чек, отправлю его вам. И вы мне скажете, что надо будет, о налогах, о том, куда вложить эти деньги и как лучше ими распорядиться.

– Конечно-конечно. И вы меня простите, я не хотел никого обидеть насчет венерической болезни.

– Никого и не обидели, – отвечаю я, хотя это замечание показалось мне странным. Вешаю трубку и перевожу дыхание.

Заехав за Эшли, я вижу, что у нее обе руки забинтованы.

– Драматический эффект?

Она мотает головой:

– Гной.

– Твоя идея его замотать?

– Вряд ли.

Сара Зингер обнимает Эшли на прощание, как будто все так, как оно должно быть. Обнимая девочку, она передает мне тонкий белый конверт.

– Что это? – спрашивает Эшли.

– Информация о твоей стажировке, – отвечает Сара Зингер, глазом не моргнув.

До меня доходит: Эшли не знает, что ее вышибли из школы, а просто думает, что получила какую-то награду – привилегию раньше закончить год и получить работу в кукольном театре. Какие-то подруги бегут через школьный двор и порывисто обнимают ее на прощание.

– Пиши!

– Эсэмэску пришли!

– В днявку запости!

– Для и-бея собирай сувениры!

– Эшли, это надо прекратить, – говорю я, когда машина полностью загружена и мы едем домой. – Надо вернуться на правильную дорогу, а все эти лесбийские любовные истории, племенные шрамы воина – это малость в стороне лежит.

– А чего ты хотел от закрытой школы-пансиона?

– Надо нам к врачу сходить, может, тебе нужно какие-то лекарства попринимать.

– Я на антибиотике.

– Я о другом. События последних месяцев – такая штука, которую трудно пережить без небольшой фармацевтической поддержки.

– Но я нормально себя чувствую. Чуть выбита из колеи «печальным событием», как все это называют, потому что никто не знает, как еще сказать. Но если этого не считать, так жизнь у меня вполне нормальная, только мой отец убил мою мать, а мисс Рини меня потом завела очень-очень сильно, а сейчас у меня на руке гнойник и еще один на бедре, про который только ты знаешь и девочки, а так – ну все-все у меня в порядке.

Я виляю в сторону, объезжая здоровенного сурка, топающего через дорогу.

– Вот-вот, – говорю я, – вот и я о том же. У тебя чертова уйма такого, что приходится переваривать самой, а есть лекарства, которые иногда помогают поправить самочувствие. У тебя большой потенциал, лекарства же могут чуть-чуть улучшить жизнь.

– Это вроде как ума добавить? Мне все всегда говорили, что я тупица.

– Ты не тупица. Кто мог сказать такую глупость?

– Папа, – отвечает она, и мы долго молчим. – Не хочу я иметь карстовую зависимость.

– И я бы для тебя не хотел лекарственной зависимости.

– Но ведь так она начинается? Мне всего одиннадцать. Это же очень мало.

И снова мы какое-то время молчим.

– Я хочу уши проколоть, – говорит она. – Мама сказала, что можно. Можно?

– Нет.

– Ну пожалуйста!

– Ну, может быть.

– В выходные?

– Посмотрим. Как-то не уверен, что подобное поведение надо вознаграждать.

Следующие три дня она выкручивает мне руки: можно? Можно? Можно? И на уик-энд я веду ее в сувенирную лавку в молле. Это нечто среднее между тем, что мы называли «хед шоп» (магазин для наркоманов), где продают сигаретные гильзы, косяки и футболки с Джимми Хендриксом, и киоском поздравительных открыток «Холлмарк», но с секцией эротических новинок. Обслуживающая нас девица пропирсована сверху донизу – нос, бровь, губа и язык. Ее речь трудно понять: слова превращаются в кашу.

Пока девушка ищет пистолет для пробивания ушей, я шепчу Эшли:

– Видишь, какой судьбы тебе следует ждать, если ты вот так себя украсишь? Когда вырастешь, сможешь получить работу в магазине.

Эшли на меня смотрит, будто говорит: не поняла.

– Я считаю, что другие вещи это затрудняет, – например, учебу в колледже или получение хорошей работы, разве что твое вступительное эссе будет на тему принятия нативной культуры и совершения клиторидектомии.

– Чего-чего совершения?