Мне нравится эта оригинальная книга еще и тем, что она наталкивает на мысль о новой книге Ираклия Андроникова, в которой смелее будет проявлена ее «концертная» природа. Пусть это будут очерки с записями на пленку или с пластинками. Живая, говорящая, долгоиграющая книга, которую читают, смотрят, слушают.

Наше время научилось уважать межграничные области знаний, наук, искусств. Ираклий Андроников расположился со своим ни на что другое не похожим театром там, где «не положено». Он сумел доказать свою правоту, естественность своей оригинальности.

Мы назвали его «шестьдесят пятым» полем. Но ведь мало подивиться его неповторимости. Стоит подумать: а может быть, сама синтетичность андрониковского жанра, который кому-то покажется «промежуточным», несет в себе черты какого-то непривычно нового вида искусства? Андроников чаще всего рассказывает о прошлом. Но сам он – глубоко сегодняшняя фигура, ему хорошо, привольно, удобно на концерте, на телеэкране, в кинокадре.

И вдруг этот не вмещающийся в шахматную доску квадрат – начало совсем новой «доски»?

Я был уже немолод, когда впервые встретился с этим удивительным человеком, прямо-таки синтетического содержания. Писатель, рассказчик, литературовед, ученый, исследователь – ведь дал же бог столько одному! И нет, наверно, человека, который, повстречавшись с ним, не попал бы под его обаяние, не влюбился бы в него. Ираклий Луарсабович Андроников – своеобразный ходячий музей словесных портретов, ходячая библиотека увлекательнейших рассказов о людях, с которыми сводила его судьба. Будет ли он вам рассказывать об Остужеве или Соллертинском, о Маршаке или Антоне Шварце – вы представите себе этих людей конкретно и ярко, может быть, даже ярче, чем если бы сами увидели их, потому что Андроников наверняка увидел в них больше нас с вами.

Его рассказы-показы не имитация, не пародия – это особые, лирико-юмористические, литературно-живописные портреты, изображения на которых никогда не застывают, не каменеют и одинаковы бывают только тогда, когда их воспроизводят техническими средствами – заснятыми или записанными на пленку.

Искусство Ираклия Андроникова столь соблазнительно просто, что, глядя на него, мне самому хочется выйти на сцену и делать то же самое, но, понимая, что это будет далеко от его совершенства, я глушу в себе коварный порыв.

Наверно, потому его искусство кажется таким естественным и доступным, что Ираклий Андроников изобрел для себя новый жанр – жанр собеседника. Одному человеку или сотням людей он рассказывает о своих встречах, о своих впечатлениях, как единомышленникам. И даже если вы не были его единомышленником за минуту до рассказа, вы тотчас же становитесь им, едва этот рассказ начинается.

«Ираклий Андроников, писатель и ученый… великолепный мастер устного рассказа» – так начинается маленькая аннотация, предпосланная к изданной недавно «Советским писателем» книге рассказов, портретов, очерков, статей Ираклия Андроникова – «Я хочу рассказать вам…» [3] Писатель, ученый, артист. Уже в этом триедином определении рода деятельности Ираклия Луарсабовича Андроникова почудилось мне живое воплощение наилучшей развязки того длительного спора о «физиках и лириках», т. е. о людях науки и людях искусства, который, с легкой руки поэта Бориса Слуцкого, вот уже который год волнует всю нашу журнально-газетную ниву. И когда книга, знакомая до этого по частям, была единым духом, с упоением, влюбленно перечитана, перед моим взором действительно вырос образ деятеля необыкновенного – человека не только энциклопедических знаний, но и многогранной одаренности – да, ученого, да, писателя, да, артиста. Но это не просто так, чтобы, скажем, в одной из работ, вошедших в книгу, автор выступил в качестве ученого, а в другой – в роли художника. «Физик» и «лирик» нерасторжимы и нераздельны в любом исследовании, очерке, портрете, статье, рассказе, составляющих эту книгу в тридцать с лишним листов, книгу «о прозе, поэзии, музыке, живописи, театре, кино, устной и письменной речи», – как сказано в той же аннотации; книгу, в которой воскрешаются или воссоздаются образы Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Льва Толстого, Горького и Шаляпина, Алексея Толстого и Остужева, Михоэлса и Яхонтова, Крачковского и Ферсмана, Довженко и Хачатуряна, Сергея Михайловича Бонди и Расула Гамзатова, Гурамишвили и Чавчавадзе, Леонидзе и Чиковани. И это только темы и имена, которым, так сказать, «монографически» посвящены работы Ираклия Андроникова. Сколько же помимо этого проблем, вопросов, тем поднято в книге «по ходу действия»! Сколько человеческих образов воссоздано, пластически вылеплено, написано, зарисовано, так сказать, «мимоходом»! И нигде точнейшая наука не сдает своих позиций перед натиском бурной творческой фантазии, нигде чутье художника и живописание его не сдаются на милость науке – они вместе, слитно, воплощенные в одном лице, постигают свою единую и единственную высшую цель – открывают тайну человеческой души, показывают чудо культуры.

И давайте уж сразу вынесем за скобки тайну творческого стиля самого Ираклия Андроникова. Стиль Андроникова – что это? Форма? Манера и приемы устного рассказа или собеседования с аудиторией? Особая композиция, особые обороты, выражения, лексика, ритм, интонация, эмоциональная окраска, словом, особая поэтика повествования, столь ярко сказывающаяся буквально в каждой строчке Ираклия Андроникова? Конечно, да! И об этом можно, в свою очередь, написать целое исследование. Но разве только это! Его стиль – это особая, жадная любовь к людям и к творению рук человеческих – культуре; это его особое знание людей и событий, книг и полотен, звуков и красок, его особое умение, особый дар видеть и открывать в них то, что другими не увидено. И так не только в современности и в современниках, но и в вечно живых для него образах прошлого. Точная наука с ее чудом анализа и исследования? Высокая проза с ее тайной пластического воплощения? Проникновенная лирика с ее таинством самовыражения глубоко и остро чувствующей души? Да, но, повторяю, в первую очередь, за всем этим и во всем этом – любовь, добрая одержимость любовью к человеку, к культуре, к природе, к родине, к миру – зримому, осязаемому, яркому, богатому, солнечному… Именно такое сочетание знания и любви. Именно такой сплав. И сплав этот может быть получен только при очень высоком накале души, при очень высоком напряжении ума и сердца. Ибо это не смесь, а именно сплав.

И если мне будет позволено продолжить это «металлургическое» сравнение с приложением категорий «физики» к «лирике», то мне хотелось бы сказать еще кое-что о явлении магнетизма. Из Москвы и Ленинграда, из Тбилиси и Пятигорска, из Актюбинска и Нижнего Тагила, из Киева и Харькова, Казани и Астрахани, Саратова и Архангельска, Краснодара и Костромы, Ставрополя и Челябинска – как к магниту железные стружки – тянутся к Ираклию Андроникову тайны и загадки, предположения и догадки, находки и открытия, откровения и озарения, исповеди и намеки, письма и телеграммы, звонки и изустные сообщения. Вернейшими помощниками и своего рода сообщниками ученого и писателя сплошь да рядом оказываются случайности и даже приключения. Приключения? Эпиграфом к своей книге Ираклий Андроников предпослал лермонтовские слова: «Все почти… забывают, что надо бегать за приключениями, чтоб они встретились, а для того, чтобы за ними гоняться, надо быть взволнованным сильной страстью или иметь один из тех беспокойно-любопытных характеров, которые готовы сто раз пожертвовать жизнью, только бы достать ключ самой незамысловатой, по-видимому, загадки; но на дне одной есть уж, верно, другая…» Лучше и точнее трудно охарактеризовать поистине «взволнованную сильной страстью» и «беспокойно-любопытную» душу Ираклия Андроникова. В этих свойствах его души – тайна его магнетической силы.