Как многие знают, Ксения Александровна Марцишевская в 1965 году подарила музею библиотеку русской поэзии своего мужа, профессора литературы, «поэтоведа» Ивана Никаноровича Розанова. Около десяти тысяч томов, большей частью прижизненных изданий русских поэтов, начиная с редчайшей книги 1730 года «Езда в остров любви» Василия Тредияковского – первой поэтической русской любовной лирики.

Надо сказать, что Ираклий Луарсабович знал Ксению Александровну и её покойного мужа давно, и отношения между Ксенией Александровной и Ираклием Луарсабовичем были, я бы сказал, молитвенные. Ираклий Луарсабович относился к Ксении Александровне молитвенно. Уж о ней и говорить нечего, – с какой-то особой теплотой. И чтобы рассказать о том, какой человек была Ксения Александровна, не хватит и целого вечера! Крупнейший издательский работник, автор и составитель многих словарей, редактор едва ли не всех вышедших в это время словарей, работавшая на двенадцати языках, отдавшая нам многомиллионное состояние, она отказалась от любых наших предложений. Мало того, Ксения Александровна, стала бесплатно работать в музее и явилась фактически инициатором и одним из основных исполнителей капитальнейшей работы, которой может гордиться музей Пушкина, – это каталог библиотеки Розанова, пятьдесят три печатных листа. Ничего себе!?

Я считаю, что как-то очень удачно у меня получилось, что в последние годы я по своей воле занимался архивом музея. Вообще я думаю, что директоры когда-то должны заниматься архивами своих учреждений. У меня большая папка, куда я складывал материалы об Ираклии Луарсабовиче. Перебирая дела разных лет, я с удивлением обнаруживал всё новые и новые материалы.

Вот у меня целая пачка, но это, в общем, ничто в сравнении с тем, что поступило. Это отклики на статью Андроникова в «Известиях». Ираклий Луарсабович написал о даре Ксении Александровны Марцишевской – «Высокий поступок». Он высоко превознёс Ксению Александровну, так, как это умел Ираклий Луарсабович.

В письмах, пришедших на имя Ираклия Луарсабовича, есть очень наивные – от людей из провинции. Некоторые предлагают экспонаты, другие просят справки по каким-то вопросам. Некоторые посылают вещи. Ираклий Луарсабович поручил нам ответить на кое-какие из них, поблагодарить и объяснить, что музею интересно, а что выходит за пределы его интересов.

Вообще проникновение Ираклия Луарсабовича в жизнь нашего музея необычайно велико. Он в это время перезнакомился и полюбил, – конечно, с полной взаимностью – очень многих сотрудников нашего музея. Он помнил имена и отчества всех. Его приход был праздником. А потом были бесконечные перезвоны на каком-то уже бытовом уровне: а как Светлана Овчинникова? Как Катя Павлова (которая тогда была Катя, а теперь это виднейший специалист по русской иконографии пушкинского времени и не только пушкинского)!

Ираклий Луарсабович имел свойство сживаться с людьми, любить людей. Я в этом убеждался не раз. Он помогал всем. Он очень серьезно помог мне. Помог мне в рождении книги, которую я назвал «Рождение музея», а потом – и второй книги, которая стала называться «Жизнь музея». И написал к ним предисловия.

В пору, когда Ираклий Луарсабович был наиболее энергичен, продуктивен, я вообще не могу понять, когда он писал свои книги, готовил передачи. Он весь был в общественной работе. Возьмите хотя бы Пушкинский праздник поэзии. Это же целая эпопея, это огромное общественное явление. Он получил продолжение в Лермонтовском празднике, в Некрасовском празднике, в празднике других писателей! Но ничего выше первых Пушкинских праздников, которые вел Ираклий Луарсабович, не было. Потом всё стало, к сожалению, тускнеть. Но тогда это было событием. Это было культурным деянием.

Без сомнения, каждое время имеет свои особенности. Это очень сложно объяснить, почему в то время с таким успехом шли эти Пушкинские праздники, почему они привлекали такое огромное количество людей. Конечно, личность Андроникова имела огромное значение. Но было ещё стечение каких-то общественных обстоятельств, как будто бы даже враждебных этому, но тем не менее было огромное высокодуховное начинание – все эти праздники. Это совершенно поразительно.

Я позволю себе остановиться ещё на одном сюжете, уже частном…

У нас задумывалась тема «Пушкин и музыка». Поэтому я вспомнил эпизод, о котором хочется рассказать просто как о моём жизненном впечатлении, о моём жизненном удивлении.

В 1962 году, когда я ещё был мало знаком с Ираклием Луарсабовичем, праздновалось пятидесятилетие домика Лермонтова в Пятигорске. В Москве на лётном поле (тогда люди подходили к самолёту) я услышал: «Александр Зиновьевич, Александр Зиновьевич, сюда!» и увидел Ираклия Луарсабовича, стоящего уже у трапа. Я знаками показал ему, что мне неудобно. Тогда он подошёл ко мне и сказал, что мы должны быть только вместе. Мы вошли в самолёт и направились в первый салон, где у него было очень хорошее место. Когда я проводил его туда, выяснилось, что на месте Андроникова сидит мужчина, который заявил, что его место заняла женщина. Ираклий Луарсабович очень тихо и скромно, но так, что было слышно и в хвосте самолёта, потому что у него была прекрасная дикция, провёл воспитательную работу. Он сказал, что не намерен спорить по этому поводу, он уступает, он найдет себе где-нибудь место. И он нашёл место в другом салоне, где сидел я, но сзади меня и мне было очень неудобно, потому что пришлось разговаривать с ним через плечо…

Когда мы прилетели в Минеральные Воды, нас встречала машина с сотрудниками музея. И тут Ираклий Луарсабович поразил меня ещё раз: оказалось, что он помнит имена и отчества всех людей, с которыми встречался, и для него не важно, директор это или простой сотрудник.

По дороге он рассказал потрясающе смешную историю. Этот устный рассказ, насколько я знаю, не опубликован. Недели за две до того Андроников ездил во Владикавказ (он назывался тогда Орджоникидзе), потому что там была Лермонтовская конференция в педагогическом институте. На выезде из Минеральных Вод голосовал молодой человек. Таксист спросил, можно ли его посадить, Ираклий Луарсабович разрешил. Молодой человек, едва усевшись на заднее сидение, начал говорить о себе: он очень важный человек, прокурор, работает в Москве, бывает у самого…

(Понимаете, товарищи, я это выдумать не могу, я только передаю, не очень складно, но вы домыслите, вы ведь слышали Ираклия Луарсабовича и представляете, как он мог это рассказать…) Он с самим прокурором встречается… И так он болтал и болтал, пока они не стали въезжать в город. Тогда Ираклий Луарсабович его спросил: «Вот я знаю о вас всё, что вы были здесь по прокурорским делам, что вы живете в Москве, что вы работаете в прокуратуре, что вы бываете у Генерального прокурора и что вы вообще видите на три метра под землю под каждым человеком. Тогда скажите, кто я?» Тот ответил (я передаю Ираклия Луарсабовича): «Я бы сказал, кто вы, но мне профессия не позволяет…»