— Да.

— Эта картина может стать первой. — Джек старался придать голосу мягкость. — Ты начнешь помогать Брезачу. Ему понадобится помощь. Твое присутствие будет для него бесценным. И в то же время ты не станешь убивать себя ежедневной работой на съемочной площадке. Пока ты поправляешься, ты сможешь подыскать два других сценария и начать работу с ними. А через год приступишь к съемкам…

— А чем будешь заниматься ты?

— Вернусь в Париж, к жене и детям. К моей работе. Я тебе не нужен.

— Нет, нужен, — запротестовал Делани. — Ты даже не представляешь, насколько ты мне необходим. Что бы я делал, по-твоему, без тебя в последние дни?

— Ты найдешь кого-нибудь другого.

— Назови, — попросил Делани.

— Ну… сейчас не могу, но…

— Сейчас не можешь. И завтра, и через месяц, и через год тоже не сможешь. Я тебе уже говорил и снова повторю — ты единственный человек, с которым я мог работать сколь угодно долго, не приходя в ярость. Это звучит эгоистично?

— Да.

— Я не собирался лукавить с тобой, — сказал Делани. — Но я думаю и о тебе. Я хочу вытащить тебя из твоей мрачной, унылой конторы, где ты мараешь казенную бумагу…

— Может быть, я счастлив в этой мрачной, унылой конторе. — Джек старался не повышать голоса. — Или не считаю ее мрачной и унылой… Возможно, моя работа кажется мне важной, и я делаю ее хорошо.

— В тот день, когда ты прилетел в Рим, ты не производил впечатления счастливого человека, — заметил Делани. — Я не прав?

— Какое это имеет значение?

— Я не прав?

— Прав, — согласился Джек. — У меня был временный кризис.

— А я что говорю, — торжествующе произнес Делани. — Все признаки были налицо. Тебя съедала бюрократическая меланхолия, ты чувствовал себя ненужным, полумертвым. Даже за тот короткий период времени, проведенный здесь, ты вернулся к жизни, помолодел на десять лет. Послушай, Джек, ты уже не мальчик — возможно, тебе осталось совершить в жизни всего лишь один решительный шаг. Не упусти момент, не упусти…

— Я подумаю, — устало сказал Джек. — Напишу тебе из Парижа.

— Если ты не согласишься, скажи Холту и Брезачу, что все отменяется…

— Ты мерзавец.

— Я никогда этого не оспаривал, — лукаво произнес Делани. — Ну, дружище?

Джек вздохнул, потом улыбнулся:

— О'кей, дружище.

— Позвони жене, пусть она немедленно начнет брать уроки итальянского. Ее ждет новая блестящая жизнь. Жаль, у меня нет здесь бутылки. Мы бы отметили это событие.

— Если бы здесь была бутылка, — сказал Джек, — я бы, вероятно, ударил ею тебя по голове.

— Подожди, скоро соберется правление новой кинокомпании, — радостно произнес Делани. — Значит, дружище, ты считаешь, Брезач справится?

— Да.

— Это идея, это идея… — начал Делани. — Черт возьми, если бы мне дали шанс в двадцать пять лет, я бы им всем показал. К тому же малыш будет не один. Мы всегда рядом… Какой у него характер, Джек? С ним можно работать? Он тебе симпатичен?

— Мы сможем с ним работать.

— Он тебе не симпатичен, — заключил Делани.

Джек вздохнул:

— Не знаю. Я ни к кому не испытывал столь противоречивых чувств.

«Возможно, я люблю его, — подумал Джек, — возможно, я ищу замену моему сыну Стивену, который, как выяснилось, ненавидит меня, возможно, я боюсь, что Брезач покончит с собой».

— У тебя есть сейчас время? — спросил Джек. — Это длинная история.

— Я свободен весь вечер, — с грустной усмешкой сказал Делани. — И весь год тоже. Рассказывай.

— Один человек приехал в Рим на две недели, — начал Джек, — чтобы протянуть руку помощи старому другу…

— Начало мне нравится. — Делани устроился поудобнее на подушках. — Продолжай.

И Джек поведал ему о событиях этих двух недель, стараясь ничего не упустить; Делани услышал о пьяном американце, о кровоточащем носе, о чувствах, которые испытал Джек, увидев на экране «Украденную полночь», о кошмарах с быком и встрече погибших друзей, о предчувствии смерти, о знакомстве с Вероникой, об их близости, о появлении вооруженного ножом Брезача, об исчезновении девушки; Джек рассказал о том, как поиски сблизили его с Брезачем, об охвативших его восхищении и жалости к Роберту, об уважении, которое вызывали его целеустремленность и сила характера, о страхе, порожденном опасениями, что прямодушие и бескомпромиссность Брезача погубят его.