Я не осуждал поведение Александра; я просто чувствовал в этот момент необходимость что-нибудь сказать.

— Я совершенно не понимаю. Он же любил все о России. Он понимал. Он мог петь наш национальный гимн, когда ему было пять лет. Мы были так им горды, когда он пошел в школу; он знал нашу историю так хорошо.

Я сказал:

— Вы знаете, я иногда жалею, что я не бунтовал, когда я был в его возрасте. Как… как Базаров.

Тамара улыбнулась:

— Вы знаете Тургенева?

Я сказал ей, что я читал роман «Отцы и дети» в семнадцать лет. И чуть не начал рассказывать ей о нашей русской прислуге.

Но ее улыбка, которая устанавливала связь между нами, исчезла; она сдвинула брови и сказала:

— Я должна пойти и посмотреть… — и не закончила фразы.

Я опять начал говорить, хватаясь за слова, как за струны; но она была уже на дворе и шла быстро по аллее, тенистой от плакучих ив. Я стоял в дверях. На ка-кой-то момент она остановилась и посмотрела вокруг; увидев отца, она пошла к нему. Когда я позже подошел к ним, они не разговаривали. Генерал чинил поломанный крест; Тамара полола траву у могилы рядом. Их общее молчание дало мне почувствовать, что я лишний. Я спросил генерала:

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Он сказал:

— Вы можете покрасить вон те кресты в детской секции. Я держу кисти и краску в подвале. Было бы хорошо, если бы мы смогли покрасить все кресты к Рождеству.

В тот вечер Александр не пришел домой. Если не считать редких замечаний Петрова, мы ужинали молча. Тамара не спускала глаз с входной двери, и когда Петров задал ей прямой вопрос, она вздрогнула. Генерал сказал: «Сегодня четверг», — что значило, что он будет играть в бридж с адмиралом Суриным и вернется домой поздно. Как только он ушел, Тамара поднялась в свою комнату.

Петров шепнул мне:

— Я думаю, мне нужно пойти к Евгению и поговорить с Александром. Нет, нет, не ругать его, а просто сказать, что ему нужно пойти домой, потому что мама очень волнуется.

— Где он живет?

— Ha Route Remi, рядом с французской школой [36] . Его отец там учитель.

— Я сам бы хотел пойти погулять.

— Прекрасная идея. Плохо сидеть все время дома.

Он пошел наверх взять пальто.

— Только, пожалуйста, говорите по-русски, мистер Сондерс. Никогда не знаешь, кто идет сзади в темноте. Хотя для меня хорошая практика говорить с вами по-английски.

Петров начал рассказывать мне о своем сыне, Николае, и еще не кончил, когда мы пришли на Route Remi. В узком переулке Петров останавливался у каждой двери.

— Здесь, — прошептал он наконец и постучал.

Я ожидал, что Евгений окажется меланхоличным юношей с впалыми щеками, но молодой человек, который открыл нам дверь, выглядел очень здоровым и жизнерадостным. Он не проявил никакого восторга, увидев нас, но и не выказал особого раздражения. Просто сказал:

— Хотите войти?

Мы прошли за ним через темную переднюю в его маленькую комнату. Александр не высказал удивления, когда мы вошли. Он сказал: «Хелло, мистер Сондерс», — игнорируя Петрова. Он сидел у стола, покрытого книгами. Пустые стаканы стояли вокруг, как молчаливые свидетели длинных дискуссий.

— Меня никто не посылал, — начал Петров, — а господин Сердцев хотел пройтись…

— И вы случайно оказались здесь, — перебил его Александр.

— Не случайно, а просто пришли сказать тебе, что даже если ты сердит на дедушку… мама это другое дело…

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Евгений, снимая книги с кровати.

Его лицо было того бронзового цвета, который похож на загар даже зимой, его глаза, светло-серые и любопытные, казалось, постоянно изучали все, что происходило вокруг.

— Скажите его матери, что Александр будет ночевать у меня. Она не должна беспокоиться.

— Ничего, — сказал Александр, — они должны принять меня таким, какой я есть.

— Все это не так уж драматично, — вставил я.

— Откуда вам знать? Вы что, американец в пятом поколении?

— Я не вижу связи.

— Конечно, нет.

При слове «американец» Петров начал делать Александру знаки.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Евгений все знает о мистере Сондерсе, и это значит, что никто больше не будет знать.

— А, Ленин! — воскликнул Петров, поднимая одну из книг со стола.

— Между прочим, — сказал Александр, — Ленин умер не от сифилиса, как вы всегда говорили.

— Я никогда не говорил о сифилисе.

— Ну, это общее мнение среди вас.

— Какая разница, отчего он умер.

— Важно, что он умер?

— Сначала Ленин, потом Сталин, завтра кто-нибудь другой, — Петров повернулся к Евгению. — А тебе нравится, что Ленин пишет?

— Я его изучаю, — сказал Евгений.

— Изучать можно, но только, если люди об этом узнают, будут неприятности и для тебя, и для твоего отца.