Не то что Тамара теперь сторонилась меня; но на следующее утро я встретил сияющую женщину, весь облик которой был воплощением спокойствия, и в то же время это была другая женщина, не та, которая всего несколько часов тому назад в моих объятьях плакала от мук восторга. Теперь в ней ощущалась самоуверенность, как будто сам процесс безумной страсти освободил ее от нужды во мне, в то время как моя нужда в ней только увеличилась. В присутствии отца Тамара редко обращалась ко мне. При других она проявляла по отношению ко мне ласковую симпатию и сдержанную нежность. Я даже не мог жаловаться на холодность, но полное отсутствие контакта было хуже пренебрежения. И знание того, что со смерти мужа она не была ни с одним мужчиной, не приносило мне успокоения.

Я жил каким-то неопределенным ожиданием и мукой, которые теперь заполняли все мое существование. В редких случаях, когда мы оставались дома одни ночью, Тамара приходила ко мне, и радость, которую она приносила мне своей пылкой восторженной лаской, награждала меня за каждую минуту муки, причиной которой была ее отчужденность. В течение нескольких дней и в часы ночного одиночества я хранил память о молчаливой и неистовой встрече, и желание узнать наконец эту женщину становилось всепоглощающим. И не потому, что оно было сильнее физического желания, а просто потому, что когда в момент физической близости ее тело принадлежало мне совершенно, сама она находилась где-то далеко-далеко от меня.

Я не могу сказать, замечал ли кто другой в доме мои настроения. Иногда задумчивые глаза генерала останавливались на мне, но если он и читал что-нибудь на моем лице и приходил к какому-либо заключению, он удерживался от замечаний. Александр потерял всякий интерес к тому, что происходило в доме, а Петров был занят известием, которое он получил от сына, — письмо в двадцать пять слов, посланное через Красный Крест: «Дорогой папа, я здоров. Скоро меня пошлют на фронт за море. Две недели тому назад я женился на русской девушке Тане Коробовой. Встретились в университете. Очень счастлив. Люблю. Николай». Несколько дней Петров был занят составлением ответа; выбирал слова, переписывал, переделывал, советуясь с друзьями. В конце концов, отвергая все советы, Петров написал:

— Видите, мой дорогой мистер Сондерс, — повторял он, — а вы думали, что Николай женится на американке. Я же вам говорил.

Я завидовал его вере в свои собственные формулы счастья. Я завидовал и Николаю, у которого был отец, способный любить незнакомку. Само имя Таня он произносил теперь так же натурально и легко, как имя сына.

— Когда они приедут сюда… — начинал он плести невероятный рассказ, составленный из его собственных мечтаний и надежд.

Радостное настроение Петрова ненадолго рассеяло тягостную атмосферу в доме на кладбище. Но вскоре ситуация оккупационного террора, нехватка продуктов и отсутствие угля вернули нас в прежнее угнетенное состояние. Вечером в середине марта генерал пригласил на обед баронессу. Я давно ее не видел, и возбужденный тон ее разговора удивил меня.

— Вы слышали, mon cher, ходят слухи, что адмирал Сурин подал прошение на советское гражданство?

Генерал засмеялся:

— Кто-то, должно быть, придумал это.

— Я тоже так думаю, но слухи ходят упорные. Я что-то давно не видела адмирала, а вы?

— Он отменял нашу игру в бридж в последние две недели, — сказал генерал, — но я думаю, он был нездоров.

— Конечно, теперь, когда столько людей перешло на их сторону, это вполне возможно.

— О, но это же, главным образом, молодежь, которая слушает их радиостанцию. И потом, вы знаете, советские книги приходят сюда тысячами, а также и фильмы. Но это не может повлиять на такого преданного человека, как адмирал.

За столом нас было только трое: Петрова и Александра не было, а Тамара ушла в церковь сразу после обеда, так как это была суббота.

— По случаю вашего присутствия здесь, баронесса, я сварю кофе.

Генерал пошел на кухню, открыл банку кофе, которую Петров купил на черном рынке довольно давно, принес три чашки на подносе и раздал их нам, как медали. Вдруг настойчивый стук во входную дверь испугал нас. Я быстро на цыпочках поднялся наверх. Кто-то сказал:

— Добрый вечер, генерал.

По тону, каким генерал ответил: «Добрый вечер, господин Тарнов», — я понял, что он приветствовал человека постороннего.

— А, баронесса фон Раффе, — продолжал искусственно веселый голос, — очень рад опять видеть вас.

— Мне кажется, я не имела чести…

Я мог себе представить вежливо-снисходительное выражение лица баронессы.

— Мы с вами встречались на приеме в Офицерском собрании. По случаю годовщины коронации императора Николая.

— Ах, да…

— А ваши дочь и внук, ваше превосходительство, здоровы?