Так же, как в Ковалевке, в Куряже был организован сторожевой отряд, охранявший

нашу усадьбу, поля, сады, луга, лес. Попасть в сторожевой отряд, вооруженный винтовками,

считалось большой честью. Кандидатура каждого будущего сторожа всесторонне

обсуждалась советом командиров и при малейшем сомнении в надежности кандидата

снималась с голосования. Куряжане, привыкшие к полной безнаказанности, сначала с

некоторой иронией смотрели на дело охраны колонии; они считали, что по принципу

«блатной» круговой поруки колонист колониста не должен подводить. Но вскоре им

пришлось изменить эту точку зрения. Пойманного на месте преступления — в саду, на

огороде, у дверей кладовой, несмотря на все его уверения, что он «свой», ребята неизменно

запирали на остаток ночи в сторожку, а утром приводили к Антону Семеновичу. При всей

сложности обстановки в Куряже Антон Семенович не изменил и там правилу,

установленному в Полтавской колонии. Заключительный этап для всех воришек неизменно

бывал одним и тем же — они должны были выступить перед советом командиров и на общем

собрании колонистов с рассказом, «как все было». Охотников дважды испытать позор такого

выступления, насмешки и строгий суд ребят обычно не находилось, и старая привычка «чего-

нибудь поискать» очень скоро стала исчезать у куряжан.

Однако сторожевому отряду всегда приходилось быть начеку, так как разного рода

неприятностей можно было ожидать не только от «своих», но и от «чужих». С «чужими»

– 19 –

сторожевой отряд поступал еще более решительно, так как, по существовавшей традиции,

ребята считали, что в отношении «не своих» они могут быть и судьями и исполнителями

наказания.

Антон Семенович с таким пониманием прав сторожевого отряда, конечно, боролся, но

искоренить эту традицию было нелегко. Пойманных в лесу «заготовителей» дров ребята

обязательно заставляли тащить срубленные или спиленные деревья в колонию, а пилу и

топор во всех случаях отбирали в качестве трофеев сторожевого отряда. Гражданину,

посягнувшему на вишни в нашем саду, пришлось за каждую сорванную вишню выкопать по

ямке для будущей посадки деревьев, запланированной нами. Жестоко наказал сторожевой

отряд и одного крестьянина из соседнего села, пойманного при попытке выкопать ночью у

нас в саду недавно посаженное дерево. Ребята заставили его выкорчевать на склоне горы

большой дубовый пень, очень мешавший нам при разбивке нового сада. Обливаясь потом, он

работал до самого утра.

Согласно традиции, установившейся еще под Полтавой, Антон Семенович провел

присвоение звания «колониста» тем из воспитанников бывшей Куряжской колонии, которые

показали себя достойными этой чести. Обычно ребята удостаивались права носить значок с

буквами ГТК — «Горьковская трудовая колония» — только после годичного пребывания в

колонии, но для куряжан испытательный срок был сокращен. Они знали давно о нашей

традиции: Антон Семенович рассказывал о ней на общем собрании, воспитатели разъясняли

ее смысл во время многочисленных бесед. И стремление заслужить почетное звание владело

большинством куряжан.

Одновременно было присвоено звание «старшего колониста» тем из старых

горьковцев, кто пробыл в колонии больше трех лет и своим поведением не запятнал значок

ГТК, уже давно украшавший их грудь. Звание «старшего колониста» давало важное

преимущество тому, кто удостоился его: он в первую очередь направлялся на рабфак или на

работу.

По идее Антона Семеновича эта хорошая традиция присвоения званий

распространялась не только на воспитанников, но и на воспитателей. Разница заключалась

лишь в том, что ребятам звание присваивалось открытым голосованием членов

педагогического совета, а воспитателям — закрытым.

И были случаи, правда, единичные, когда воспитатели после года работы не получали

большинства при обсуждении их кандидатур на педагогическом совете. Само собой

разумеется, что для забаллотированного педагога это было равносильно увольнению:

продолжать работу в колонии он уже не мог.

Один из таких неудачников после объявления итогов голосования шумно