— Вязать научилась, — подхватила Поля, — там шарфик, там свитерок — дни бегут, не успеешь оглянуться. Можно и отдохнуть на старости.

— И сколько ты думаешь отдыхать? — вновь поинтересовался Игнат.

Марина пристально посмотрела на него, уловив в его голосе колючие нотки. Посмотрела и ничего не сказала — продолжала протирать рушником чарки.

— А мне уже некуда спешить, — усмехнулась Поля, словно винясь в чем-то.

Некуда спешить… Что тогда делать, раз некуда спешить? И как это так: некуда спешить? Хотя, наверно, так оно и есть… Раньше бы ты не сидела на канапе, не смотрела бы, как там накрывают на стол, сама бегала бы. А то сын колбасу чистит, а она сидит сложа руки. Гостья? Гостья, конечно. И все-таки… Или забыла, как это делается, или готова забыть. Но нет, не выдержала, отобрала у сына нож. А руки быстрые, знают, что делают.

Игнат встал, принес из кладовки свою бутылку, поставил на стол.

— А вы, дядька, вроде наново строиться замахнулись? — Витик весело взглянул на Игната Степановича.

Но тот ответил серьезно, словно и не заметил в глазах Витика живых чертиков:

— Вопщетки, думал эту подмолодить. Походил вокруг, посмотрел, пощупал обушком. Старая хата что старая баба, побежала б на гулянку, если б кто ноги переставлял. Дерево выбирал сам, за рекой. Поехали с Михайлой, Гаврилы с Закутья хлопцем. Привел он на делянку, а там сосны одна в одну, и весь участок отбит. «Выбирай, говорит, дядька, хату себе, ты здесь первый». А сперва было хоть в самый Минск добирайся управу искать: не хотели лес отпускать. И Заборский, и этот новый сельсоветский, Жванков: лес дадим, если строиться будешь в центре, в Клубче. Они уже готовы и сотки мне поменять. А зачем мне Клубча, мне и здесь не тесно. Уладилось все без Минска, хотя в район пришлось съездить. Порядки настали: бросай все свое и беги за чьей-то дурной модой. Словом, позалысили мы с лесником сосенки мои, потом с Сониным Аркадием взяли «Дружбу», свалили с пня. На будущей неделе Аркадий обещал освободиться, возьмет трактор, да и перетянем сюда. А здесь я уже доведу до ума.

— Дастся она тебе в знаки, хата эта, — заметила озабоченно Марина.

— И не боитесь, — будто завидуя, заметил Витик. — Одной работы столько, да какой работы!

— На, войне страшней было, а шли. А это, вопщетки, новая хата. Тут так: нет дров — начинай строиться, а начал строиться, жилы не жалей, — улыбнулся Игнат Степанович.

— Посмотрели мы хату, дядька. Кто ее купит? Разве что на дрова, — произнес Витик, сидя уже за столом.

Игнат промолчал.

— Открыла я дверь, и сердце зашлось. Все такое нежилое и такое родное, — подхватила Поля. — Хоть бери ведро, тряпку и наводи порядок. И такая тоска взяла, жалко всего…

— А оно, вопщетки, может, так и надо было сделать. И сама приехала бы, да и внуки, — рассудил Игнат.

— И правда: своя одежка всегда теплейшая, — поддержала его Марина.

— Ай, тетка, какая там одежка? Была одежка, грела когда-то, а теперь… — Витик махнул рукой.

— Нет, не говори, хлопец, — стояла на своем Марина.

— Прикинули мы: разве что на дрова и годится хата, — вслед за сыном заметила Поля. — И вот что надумали: забирайте ее, Игнат, и все. Ты помогал ставить, тебе и раскидать.

— Вопщетки, не самое интересное дело вы мне хотите перепоручить. Но ежели так решили… Не знаю только, как рука поднимется рушить все, — ответил Игнат.

Вышли во двор покурить, затянулись по разу, и вдруг Витик хитровато усмехнулся, спросил:

— Который раз приезжаю, дядька, и все подмывает выяснить: верно ли то, над чем когда-то на селе подсмеивались… Ну, будто у вас с мамой было что-то такое… любовь, как говорят теперь ученые люди… словом, шуры-муры… Конечно, все это старое, и тетке Марине я ничего не скажу… Я у своей спрашивал: не признается…

Игнат окаменел лицом. Кровь ударила в голову, в ушах зашумело, словно кто-то неведомый включил маленькую машинку, моторчик такой, или разом застрекотали тысячи кузнечиков; дышать стало трудно, как на лугу в знойный день перед самой грозой. Но кто-то тут же и пощадил Игната, выключил моторчик, перестали трещать кузнечики. Игнат глубоко вздохнул и отметил про себя, какая необычайная тишина вокруг. И снова до него дошел голос Витика: тот, все так же хитро усмехаясь, продолжал свое:

— Вы не святой, я не судья, а все-таки любопытно…

Игнат помрачневшим взглядом вперился в глаза Витика — они забегали, засуетились; скользнул по нему с головы до самых ботинок, словно желая убедиться, все ли у него на месте, прошелся обратно, приблизился к нему всем телом и сквозь зубы выдохнул в лицо:

— Судья… Сморкач ты! Был им, вопщетки, и остался, и никакие машины тебя уже не исправят… Что верно, то верно: тут вам не здесь… — Он повернулся, собираясь уходить, однако задержался, бросил через плечо: — Радуйся хоть тому, что матка еще жива и что с ней вот приехал… — бросил и пошел на улицу.

…Уехали гости назавтра утром. Марина с Игнатом проводили машину в конец поселка. Когда она пропала и за нею улеглась пыль, Игнат обернулся к Марине:

— Ты думаешь, ей там действительно хорошо?

Марина подняла колючие глаза:

— Не знаю, хорошо или погано, но лучше, чем нам…

— Лучше? Может, кому и лучше, а ей… Не-а, не лучше.

— Хотел бы облегчить ей житку? — в тоне жены чувствовалось раздражение.

Игнат посмотрел на нее, вскинул голову:

— Они еще попросятся сюда. Помянешь мое слово… — Он не стал уточнять, кого имел в виду, да Марине, это, по-видимому, и неинтересно было.