— Что значит заодно? Заодно с чем? — Заборский подался к Игнату. Ноздри его раздувались, как у загнанного жеребца.

— Вопщетки, заодно со всем остальным… Вы же маракуете, чтобы и больше было, и лучше было… А гектары эти оттуда… Вот что я скажу, председатель: сотки запахивай, а сады не рушь. Не ты их садил, не тебе и корчевать.

— Вы это что, серьезно?

— А как же еще?..

— Указывать? Мне указывать?..

— Подсказывать.

— Угрожать?..

— Угрожать?.. — теперь уже Игнат сделал шаг к Заборскому, взял за рукав. Они никогда не стояли так близко один перед другим и никогда не смотрели так друг на друга, и, наверное, никогда бы не смотрели, если бы не сегодняшнее… У Заборского были острые, как буравчики, желудевые глаза, у Игната голубые, до сухого стального блеска, и они смотрели глаз в глаз Заборскому, то ли спрашивали у него, то ли проверяли… И Заборский не выдержал, отступил, заморгал. — Вопщетки, я никогда никому не угрожал. И сейчас нет у меня на то привычки. А если хочешь… — Губы Игната вдруг разжались, он нервно засмеялся. — Если хочешь, расскажу одно… Есть такая басня, может, придумка, может, правда. Идут, значит, косить отец и два сына. Утро, роса, косы на плечах. И вдруг впереди канава. Отец шел первый, так и прыгнул сразу, без разгона. Перепрыгнул и пошел дальше. Младший сын и говорит старшему: «Гляди ты: наш батька легкий, как собака». Старший посмотрел на него и поправил: «Ты что… Разве ж можно так про отца? Перепрыгнул — ну и х… с ним…»

— Не понимаю, что к чему… При чем здесь канава, при чем сыны, — Заборский дернул рукой, вырвал.

— Вопщетки, при том, что шел отец… Отец шел с косой. А за ним шли сыны… — Игнат внимательно посмотрел в глаза председателю. — А еще вот что скажу: ты приехал и уедешь, и все твое уедет с тобой, а нам здесь жить. Понимаешь, жить.

— Ну, знаешь… Слова словами, а это уже больше, — Заборский перешел на «ты». В его голосе зазвучала угроза. — Это уже больше. Слишком много власти ты взял себе. Если хочешь, то я тебе ее укорочу. Тебе поручили участок работы, у тебя есть участок работы, и веди его, веди, а в мои дела нос не суй. Слышишь? Я сам знаю, что мне делать.

— И делай, хорошо делай. А сады не трожь. Не трожь, а то… — Игнат окинул взглядом Заборского сверху вниз, — а то, чего доброго, и шлейки не удержат.

— Что не удержат?

— Штаны, штаны, вопщетки, не удержат. В руках придется держать. А мою власть ты не отнимешь, силы такой не имеешь. Вот она, моя власть, и она всегда со мной, — Игнат потряс перед Заборским широко разведенными жилистыми руками, повернулся и вышел.

Затарахтел возле забора мотоцикл, рванулся на дорогу — и сразу стало тихо, будто и не было его.

Заборский какое-то время постоял посреди хаты, потом бросился во двор, к частоколу, будто хотел догнать Игната.

Мотоцикл уже тарахтел под лесом. Вот он выскочил на взгорок и тут же исчез за ним, пропал. Но Заборский знал, что он не пропал, что он везет этого настырного начальника мельницы домой, в Липницу, к его мастерской, к его грушам и яблоням.

Долго так стоял Заборский во дворе, думая и передумывая то, что только что услышал. Заскрипел зубами, вскинул рукой, словно хотел рубануть по жердине, перебить, но не рубанул — опустил мягко, как на живое.

Игнат знал, что если уж начало катиться что в одну сторону, то не скоро остановится, надо дать время перемениться всему, успокоиться. Сила гнет силу — и плохую, и хорошую, и только дети думают, что стоит только захотеть сказать слово — и все станет по-твоему. У каждого в жизни есть своя задумка, только не у каждого хватает разума посмотреть, на какую пятку жизни он наступает. В ногу ли идет со всеми или марширует навстречь строю. А если человек сам не видит, в какую сторону идет, если человеку глаза заслепило, тут уже без подсказки нельзя, чтобы не натворил большего. Опять же Заборский. Хочешь наводить порядок, так наводи, и все тебя поймут и хорошее слово скажут. Только нужно делать все порядком. А зачем рушить сады, зачем уничтожать то, что люди годами оберегали? Сорвать с места, с земли легко, а дальше что? Что дальше?..

С такими беспокойными мыслями лег спать Игнат Степанович и уснул сразу, но поспать ему не дали. Все те же хлопцы из училища механизации. Сначала колобродили по улице с гитарой, затем отаборились возле его двора, на бревнах. Нашли место посидеть, так сидите, только зачем горланить на все село. Гы-гы-гы да гы-гы-гы, курят, пстрикают фонариком по саду, по окнам. Будто специально пришли, чтобы перебунтовать сон.

— Выйди да прогони их, а то не уймутся до утра, — попросила Марина.

Хлопцы, по всему, не скоро собирались уходить, но не было у Игната охоты высовываться во двор. Слишком уж длинный день выдался сегодня.

— Сами уйдут. Побренчат и уйдут.

Не ушли, концерт открыли. Сначала подумалось, может, что хорошее споют. Когда-то что ни вечер — то песни, танцы. Какая ни страда, а чтобы без гармошки, без топота, без пыли ушли спать — никогда. Пусть бы и эти пели, голоса молодые, звонкие.

Начали частушки. И частушки — уши б не слышали.

— Нравится? Так послушай еще, они тебя порадуют! — Марина повернулась на кровати, натянула на голову одеяло.

Ребята и в самом деле только набирали разгон. Пел кто-то один, не иначе, он сам и бренькал на гитаре, остальные помогали.

— Ну, дождался? — не выдержала, высунула голову из-под одеяла Марина.

Дождался.

Игнат поспешно натянул брюки, сунул ноги в сапоги. Во дворе его застала новая частушка. Это уже были живые матюки, такие, за которые надо брать язык и нанизывать на шило.