— А ты не спеши делать эту никчемную работу, хлопчик. Я тебе говорю: не спеши. Садись на своего коника и езжай домой. Только борони боже вернуться. А начальнику обо всем скажи, слышишь? Скажи, вопщетки, что тебя турнули отсюда. И не помысли вернуться. — Игнат говорил тихим голосом. Словно уговаривал мальца, глядя тому в глаза, и тот, кажется, понял его.

— Да я что… Разве я по своей охоте. Мне наряд такой.. У нас дома тоже и яблони, и груши, мне самому жалко. А тут сказали… Так что, мне ехать отсюда?

— А о чем же мы говорим? Ехать, и как побыстрей.

— Тогда я заровняю ямки, а то скажут, наковырял ям и оставил.

— Ямки, вопщетки, заровняй… И правда, это ж не война, чтобы натворить такое и не надуматься поправить. Ямки заровняй… И борони боже…

— Знаю, дядька…

Игнат обошел яблоню. На ней и сейчас еще висело несколько яблок. Сорвал одно, подержал в руке. Яблоко было тяжелое, как налитое. Пошел назад, на улицу, а оттуда к себе домой. Постоял, словно раздумывая о чем-то, оседлал мотоцикл и, круто развернувшись, затарахтел в Клубчу.

Председателя в конторе не было. Да и что ему было делать там в такое время. Игнат завернул к дому, где тот жил.

Заборский вышел из боковушки, поправляя подтяжки, накинутые поверх белой сорочки, удивленно поднял густые брови: что такое? Видимо, прилег подремать, а тут он, нежданный гость. Оно можно и Заборского понять: с утра на ногах — то в конторе, то в машине, то колхоз, то район, да и в своем доме, считай. Почему и не прилечь.

— Это ты так надумал, председатель? — спросил глухо Игнат. Ехал сюда — горел весь, готов был хоть с колом подступать, а увидел вялое, помятое после сна лицо председателя (видно, и нездоровится, опять же — где та семья, дети, жена, вокруг люди — а все чужие) и эти подтяжки (не хочет ремень носить, или как?), — увидел все это и хоть пожалей его.

— Вы о чем? — Заборский стал серьезным. Вернулся назад в боковушку, набросил на сорочку пиджак военного кроя, стал застегивать пуговицы. Глаза стали круглые, как у дикого кабана.

— О Липнице, о садах.

— А-а-а, сады… — Заборский застегнул последнюю пуговицу, шагнул к Игнату. — Какие это сады… Дикое все, бесплодное, лишнее.

— Не говори, председатель. Это еще из довоенных Игнасевых саженцев. А он-то породу дерева знал и, где что посадить, кумекал. Чтобы и росло, и плод давало. Не смотри, что из панов был. Разбирался.

— Заскучали без панов?.. Так, может, парочку выписать вам их, панков этих? А, может, выписать?..

— Вопщетки, таких, как Игнась, не грех бы и выписать. Или, вопщетки, взять Вержбаловича. Он-то уже землю и что человеческое на ней сделано на позор не выставил бы, не позволил бы над землей глумиться. Он бы сначала хорошо подумал, чем что дурное начинать…

— Дурное? — Заборский дернулся всем телом, точно его ужалили. — Что дурное?

— А то много ума надо, яблони да груши под нож пускать? Те яблони и груши, за которые люди когда-то налог сплачивали. Слезы утирали, а каждое деревцо берегли.

— То было когда-то, а теперь это рассадники сорняка всякого. Кому они нужны?

— Кому нужны? Вопщетки, всем нам. Может, чей внук приедет да яблоко сорвет, отцу расскажет, а тот, может, надумается и хату поставит. Что ни говори — обжитая земля, нужным деревом заселена. А без дерева что: пусто, голо, хоть мяч гоняй.

— Если кто надумает строиться, найдем место тут, в центре. — Старая пластинка, и видно было, Заборский не собирался менять ее. — В центре!.. — повторил, как придавил каблуком. — Земля порядок любит.

— Порядок, оно конечно. Без порядка и куры яйца не несут. И сколько ты наберешь земли? Этой, из-под садов?

— Какая разница сколько. Пусть гектар, пусть полгектара. Тут важен принцип: каждый метр земли должен давать пользу. Пользу государству.

— Принцип хороший… Хороший принцип. А теперь, вопщетки, давай глянем на такой принцип: сколько хорошей земли отошло под неудобицу, сколько позаросло кустами и всяким-разным лесным бурьяном? И это при тебе, и это той земли, которую даже после войны не могли допустить, чтоб недосмотреть, не засеять и не собрать то скупое, что выросло. Хоть и силы той было, что бабы да дети да мужчин тех покалеченных с десяток, а самый найпервый трактор — брат-волик, му-два. Тут не включишь вторую или третью, одна скорость на весь век: «Но-о, поехали»; а все-таки находили придумку со всем справляться. Так вот, давай глянем, сколько таких гектаров пустили под зарост?

— Не знаю, про какие гектары вы говорите?

— Не знаешь, тогда подскажу… Возьмем низинку, как спускаться на Стаськову пасеку; когда-то овсы там хорошие были, хо-о-орошие овсы, а сейчас?.. Лоза да осина, в самый раз коз разводить, а то лоси и сами все стеребят… А клин, что врезается в лес возле Курганка?.. Он и вовсе на высоком, и гектаров пять, не меньше… Это что в Липнице, а в Клубче… И еще кое-где… Вы ж раскатываетесь с агрономкой по всем дорогам, по уголкам разным, то заодно могли бы и прикинуть, сколько их, гектаров этих, да и вернуть в этот самый принцип…